«Какое счастье, когда вас опережают!»

Ольга Евгеньевна Потапова
учитель русского языка и литературы гимназии 1543. 
Работала в школе с 1978 по 2021 г. 

 

Поздравляения, рисунки и стихи для Ольги Евгеньевны

 

ВИДЕОФРАГМЕНТЫ ИНТЕРВЬЮ


СЕМЬЯ

Мой дедушка, Потапов Иван Васильевич, был начальником одной подмосковной железнодорожной станции. По тем временам это была достаточно обеспеченная семья. Поэтому бабушка, Александра Васильевна, могла позволить себе не работать. У них был небольшой особняк в Москве на Третьей Мещанской улице, прислуга, кухарка, няньки... После революции их уплотнили, поселили в маленьком флигельке рядом, в нем они и жили. Помню крошечные уютные комнатки, овчарку Джульбарса, огромную пальму в кадке. А потом флигилек сломали, и бабушка с дедушкой переехали куда-то в Кузьминки, в совсем уже крохотную квартирку в блочной пятиэтажке. Пальму пришлось отдать: под такими потолками ей суждено было превратиться в карликовую березу. Совсем другой этап жизни… Когда собирались за столом по праздникам, много и красиво пели. Папа учился петь, папина сестра пела в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко, оба ее мужа пели. Первый до войны был вообще солистом Большого, тенор. А второго я хорошо помню, он был обладатель великолепного баса. Так что стекла дрожали, когда при короле «блоха жила, - ха-ха-ха-ха!», « ревела буря, гром гремел и ветры в дебрях бушевали...» У папы, кстати, всю жизнь хранилась большая коллекция пластинок с Шаляпиным, он очень любил его слушать. Моя старшая сестра Таня (кстати, нас назвали пушкинскими именами - «ее сестра звалась Татьяна» - отец Евгений Иванович, страстно любивший читать, всю жизнь собирал книги, у нас была большая библиотека) закончила Консерваторское училище, Гнесинский институт и преподает вокально-хоровое искусство по авторской системе. Мой портрет по художественной логике можно было бы найти в любом романе, так что на этом в интервью можно было бы поставить точку. 

А другой дед был сельским священником в Белоруссии. Звали его Борис Саввич Рудый, моя бабушка, – полька, Устинья Оликевич. Жили они в большом селе, где Свислочь впадает в Березину. И я сама плавала в детстве по Березине на лодке. По рассказам, во время оккупации деда должны были расстрелять, потому что его сын (мой дядя) был в партизанах. Его уже поставили к стенке, а он попросил помолиться перед казнью. И так молился, что его этот немецкий офицер отпустил! Бабушка рассказывала, как они прятали еврейских девочек, а кто-то донес... как к ним пригнали немцы молоденького солдатика, мальчишку совсем, его расстреляли на огороде, потому что там земля мягкая (перед этим он сам рыл себе могилу и плакал)... все было.

У деда был старший брат, Павел Саввич Рудый, - один из героев Чемульпо, служил на «Варяге комендором, Георгиевский кавалер. В Морском музее в Петербурге и в Филадельфии есть его фотографии.

Мама Вера Борисовна с папой познакомились в Москве. Отец по образованию инженер-электрик, учился в МЭИ, в качестве дипломной работы вместе со своим научным руководителем готовил очень серьезный (он говорил — талантливый, который должен был там что-то радикально изменить) проект. Но за несколько дней до защиты ему шепнули, что его научного руководители должны арестовать. И он принял решение исчезнуть из Москвы, так и не получив диплома! Он бежал на Алтай. Это середина тридцатых годов. Да, кому-то тогда удавалось скрыться… А там прииски, он золото мыл... Короче, тяжелая физическая работа. Когда он через несколько лет вернулся в Москву, то стал строителем, никогда больше энергетикой не занимался. Он был начальником больших, ответственных строек, как-то показывал мне с гордостью дома, которые он строил (Министерство заготовок на ул. Кржижановского, олимпийские объекты к 1980 году, целые жилые кварталы в Измайлово , Останкино). Параллельно он строил партийную карьеру, был депутатом. 

Помню, как-то отец взял меня с собой на Красную площадь, у него было приглашение с семьей на гостевые трибуны Мавзолея. Это был или Первомай, или 7 ноября. Помню, как нас вез туда роскошный ЗИМ с красной ковровой дорожкой посреди салона. Тогда по Москве ездили только маленькие «Москвичи» и редкие «Волги». (Я же еще помню, как лошади ездили по Москве! Мы жили на площади Ильича, там рядом был Рогожский рынок, и вот эти битюги огромные, с мохнатыми ногами, как кони у васнецовских богатырей, возили груженые телеги! Сейчас их себе даже представить невозможно – их просто нет в природе!) И вот мы на нижнем ярусе гостевых трибун, сбоку от верхнего яруса мавзолея, на нем правительство. Отец меня поднимает на руках:«Лялька! Смотри, смотри - вот Сталин». Наверное, год 1951 - 52. Мне 4-5 лет, и я изо всех сил смотрю, смотрю, понимаю, что это исторический момент. Прекрасно помню его лицо. Такая вот живая история! И неживая. Я помню Ленина одного в Мавзолее, потом Ленина со Сталиным, потом опять одного Ленина – почему-то нас все время водили в Мавзолей. «История» проходила на моих глазах. А отец был очень умный человек, но служивший власти. Когда я диссидентствовала в свое время, то я ужасно с ним спорила, хотя он все прекрасно понимал, и сам слушал «голоса». Он просто очень боялся за меня, хорошо понимал, чем это все для меня может кончиться. И могло ведь, потом расскажу. Отец всю жизнь сам был на этом крючке. За полгода до смерти (за полгода до смерти!) ему позвонили и сказали: «Вы можете приехать и забрать свой диплом». Он сказал:«Зачем?» Ему было 87 лет. 

     

           
          Мой дед Потапов Иван Васильевич        Моя бабушка Александра Васильевна       
В день его 80-летия.                                                                         
На груди у него орден Ленина                                                                          

  

Мой другой дед Борис Саввич Рудый

 

   

          Мама и папа со своим другом         Мой папа Евгений Иванович Потапов

 

Таня и Оля Потаповы

 

 

ДЕТСТВО-ОТРОЧЕСТВО-ЮНОСТЬ

Жили мы тогда в коммуналке (еще одна семья) на площади Ильича. Огромный 7-этажный дом и двор – настоящий московский двор со своей жизнью, с дворовыми компаниями, с играми в казаки-разбойники, лапту, чижика. Мне все казалось огромным, но, когда я спустя много лет побывала там, все, что пело и переливалось тогда, горело и звало, оказалось таким маленьким и обветшавшим. 

В детстве было две страсти – чтение и музыка. Я очень рано начала читать, в три года (мою сестру готовили к школе, и с удивлением обнаружили, что я читаю вывески на улице, как Шарик у Булгакова — только правильно), а в четыре года меня уже записали в библиотеку, потому что дома все детские книжки кончились. Ходила в музыкальную школу, а дома, когда вначале разыгрывала гаммы, ставила перед собой на пюпитр книгу – читала и играла одновременно. Зачитывалась, темп, конечно, потихоньку падал, и мама на кухне слышала, что я начинаю «ковылять», прибегала, я быстро подсовывала книжку под себя и бодро стучала по клавишам. 

А потом, в классах постарше, у меня была совершено поразительная учительница музыки, Мира Евгеньевна, такая «аристократка духа». У нее был необыкновенный дом на Собачьей площадке – антикварная мебель, два прекрасных инструмента, две огромные иконы, Библия лежала на каком-то умопомрачительном столике, чего совсем невозможно было увидеть в то время. А я читала каждую свободную минуту. И в музыкальном классе, пока ждешь окончания занятия предыдущего «пианиста», читаешь. А Мира Евгеньевна расхаживала по классу и заглядывала через плечо. У меня была книжка «Русские богатыри» - Иван Поддубный, Иван Заикин, Иван Шемякин. На фотографиях такие голые мужики в борцовских трико, с лентами через плечо. Почему-то мне ужасно нравилось читать, как они ложились под пожарные машины, которые по ним проезжали по доскам, как они поднимали гигантские качели с сидевшими на них гроздьями людьми. И почему-то я Мире Евгеньевне два раза попалась с этой книжкой. И она моей сестре и маме сказала: «Что она у вас читает?! Про каких-то сиволапых мужиков!» А мне она посоветовала прочитать роман «Дым», мне, пятикласснице. Это был роман Тургенева. Я ничего тогда в нем не поняла, но до сих пор помню свое изумление. Что же такого в этом романе, почему такой выбор? Теперь я понимаю, что была поставлена планка, и я, став учителем, наверное, поступаю иногда непедагогично, рекомендуя детям сложные глубокие книги, не по возрасту. С тех пор Мира Евгеньевна всегда очень внимательно следила за моим чтением, а я старалась брать на занятия что-то более эстетское. 

 

    

     Оля, 6 лет                                                Оля, 9 лет     

Хор нашей музыкальной школы в Малом зале Консерватории

 

 

В седьмом классе я поступила в театральную студию при заводе «Станколит», прошла конкурс. Вел ее Александр Александрович Голубенцев. Вообще мне в детстве и юности везло на интересных людей. Это был удивительно благородный человек, человек большой культуры, любивший театр. Композитор, сочинявший оперы, оперетты, музыку к театральным постановкам и фильмам (более 100). Вел педагогическую работу в художественной самодеятельности. Ставили «Лес» Островского, «Два цвета», где моим партнером, кстати, был Николай Караченцев. Когда Александра Александровича пригласили в Дом Кино вести театральную студию для детей кинематографистов, он взял с собой Олега Шкловского, ставшего актером, и меня, не имеющих отношения к кино. И это был, конечно, другой мир, очень волнующий, раскованный, свободный. Кто-то уже снялся в кино, как Валера Рыжаков, бывал на репетициях Павел Чухрай, сын известного режиссера, красивые мальчики и девочки постарше общались иначе, все хотели связать свою судьбу с театром или кино. А еще там были просмотры новых фильмов, которые еще не выходили на экраны, и трудно было отказаться, особенно когда приглашал Александр Александрович, посмотреть премьеру фильма вроде «Три плюс два», музыку к которому он написал. Репетиции плюс просмотры заканчивались поздно, возвращалась я, домашняя девочка, за полночь, и папа настоял, чтобы я прекратила занятия. А Александр Александрович хотел, чтобы я поступала в театральное.

В школу, где я училась, пришел новый учитель химии Семен Аркадьевич Ривкин. Он не преподавал у меня, но, человек творческий, он собрал вокруг себя группу самых ярких ребят из разных классов и параллелей, организовал клуб, назывался он «Титаниды», сочиняли музыку, песни, стихи, писали сценарии и ставили маленькие авторские спектакли, одно время я вела утреннюю передачу «Будильник» на телевидении. Потом Семена Аркадьевича пригласили руководить такой творческой студией во Дворце пионеров, и часть ребят, в том числе и я, ушли за ним. В этом клубе занимался с нами, кстати, будущий министр культуры Михаил Ефимович Швыдкой. Теперь бывший министр, специальный представитель президента по международному культурному сотрудничеству, ловкий чиновник и талантливый шоумен, ведущий ярких телепередач, помню, как на встрече с Ю.Левитанским меня поразило то, как он прекрасно и свободно говорил. И это в пятнадцать лет!

Писала я и стихи. Сейчас они выглядят по-детски и смешно. Вообще сочинение стихов — это гормональное явление, по-видимому.


          Осенний лес...
                         Не первым словом - 
          давно живешь в моей строке...
          В твоем просторном теремке
          Спасаюсь от угла пустого.

          Там свет боится темноты,
          А здесь так живо неживое...
          И под ноги летят листы,
          как лоскутки большого кроя...


          ПРОЩАНИЕ
          Всерьез или опять шутя - 
          Зовешь с собой, уже сгорая...
          Я снова на пороге рая.
          Ты узнаешь меня, Сентябрь?

          Опять торжествен и красив
          Твой лес, как жертва на закланье.
          В его последнем возгоранье - 
          И скорбь, и праздничный мотив...

          Куда как пестр — со всех сторон
          В кострищах расцыганский табор...
          Ты отпусти меня добром,
          Сентябрь...


          Я...
          оправдайте до детали,
          Меня же убедите в том,
          Что все причинное потом,
          Что главное стоит в начале.

          Сентябрь похож на цирк.
          В нем я - 
                       боюсь зависеть от причины.
          Я не высот хочу - 
                                    вершины,
          Чтоб маковкой внизу Земля.

          А потому долой испуг,
          Чтоб нерв его меня не путал.
          Сентябрь уже построил купол - 
          Я выхожу на первый круг.

Вот так как-то. «Вышло ходульно и ревплаксиво», как писал Маяковский.

 

 

   

Клуб "Титаниды" (О.Е. в центре).

Клуб "Титаниды" (О.Е. четвертая слева)

Клуб "Титаниды" во дворце пионеров

(в дальнем ряду по центру М.Е.Швыдкой, в третьем ряду вторая слева - О.Е.Потапова, 
во втором ряду второй справа - С.А.Ривкин)

 

Хотелось тогда заниматься творчеством, но ничего не получилось, и я с горя пошла в МГПИ имени Ленина. У меня не было никакого желания, никакого призвания идти в педагогику. 

В институте интереснейшие курсы были у Лидии Николаевны Шатерниковой (историческая грамматика), Леонарда Юрьевича Максимова (современный русский язык), на лекции по психологии, которые читал тогда профессор Артур Владимирович Петровский, собиралось пол-Москвы, сидели на ступеньках аудитории, на полу. 
Но самый замечательный был Борис Иванович Пуришев, читавший нам зарубежную литературу — Средневековье и Возрождение, - занимавшийся еще и литературой семнадцатого и восемнадцатого веков (у него я занималась в семинаре по «Фаусту» и писала курсовую по второй части - о Гомункулусе). Это был удивительно интересный человек, человек уникальной культуры, возрожденческий человек. Как титаны Возрождения, универсален. Выдающийся медиевист, германист, он был блестящим знатоком средневековой персидской и арабской поэзии, исследователем древнерусского искусства, русских фресок, церковной архитектуры,знатоком театра. Учился Борис Иванович в ВХЛИ (Брюсовском институте), его непосредственным наставником был В.Я.Брюсов, во многом определивший его филологические предпочтения. Именно на семинаре по «Фаусту» он нам вдохновенно рассказывал О Брюсове, называя его блестящим версификатором, читал стихи ( помню тогда после этого семинара бросилась читать «Огненного ангела»). Какое-то удивительное благородство облика, изящество, даже, я бы сказала, изысканность речи завораживающие, деликатность (ходили байки о том, что если Борис Иванович видел, как студент списывал на экзамене, то краснел и отворачивался), душевная щедрость, свойственная только людям духовно богатым. Помню, как он позвал наш семинар к себе домой в маленькую тесную квартирку, до отказа заполненную коллекциями редких изданий, альбомов, гравюр. Что ему были эти девчонки, которым он рассказывал о своих путешествиях по книжным развалам, показывал с таким трепетом добытые им редчайшие гравюры Дюрера! Борис Иванович очень уважительно относился ко мне после моей курсовой, но, когда я с грустью поведала ему о бессмысленности моей работы, поскольку я не сделала никакого открытия, он как-то печально со мной согласился, пораженный, очевидно, такой странной совестливостью. Зато он всегда пожимал мне руку при встрече, которую я не мыла несколько дней, и мои друзья боролись за право ее пожать (были у нас такие дурацкие приколы).

На первом же курсе я попала в диссидентскую компанию. Я очень подружилась с Аллой Александровой. Она училась со мной в одной группе и была замужем за Леонидом Яковлевичем Зиманом, очень интересным и талантливым педагогом. Жили они на Пушкинской, в доме, где было метро «Площадь Свердлова» (сейчас это «Театральная»), в большой коммунальной квартире. Дом был на редкость гостеприимный, и кто там только не бывал! Место уж очень было благодатное. Леонид Яковлевич учился в МГПИ десятью годами ранее вместе с Ю. Кимом, Ю. Ковалем, И. Габаем.

И тут, наверное, надо рассказать о Габае. Илья Габай — одна из самых трагических фигур диссидентского движения, хотя диссиденты неохотно себя так называли, предпочитая «инакомыслящие». Правозащитное движение возникло в 60-е годы. Они вели себя как свободные люди в несвободной стране. Это была нравственная оппозиция. Творческие личности противопоставляли уродству социальной системы, несовершенному миру свои ценности. И высшая российская ценность — дружеское общение — стало основой зарождающегося общественного мнения. Что может быть увлекательнее, чем в компании остроумных подвыпивших людей ругать советскую власть. Но Илья Габай жизнью своей заплатил за право иметь убеждения. Он часто оставался у Зиманов, Белла Исааковна, мама Леонида Яковлевича, относилась к нему по-матерински, очень тепло. Он боролся за права тех, кого он считал униженными, бесправными, уничтоженными. Он был поэтом, сценаристом, правозащитником.Его арестовывали, он сидел в лагере. В 1972 году были арестованы Петр Якир (сын военачальника) и Виктор Красин, находившиеся тогда в центре правозащитного движения, близкие друзья Габая. После ареста они каялись, дали показания против Габая. Это было, видимо, серьезным ударом для Габая: утрачивалась прочность того, что прежде было жизненной опорой. Осенью 1973 года он покончил с собой, выбросившись с 11-го этажа. Он был неверующий, он был самоубийца, но тем не менее заупокойную службу по нему отслужили и в православной церкви в Москве, и в синагоге в Иерусалиме, и в мусульманской мечети. Наверное, какое-то представление о нем дает роман Людмилы Улицкой «Зеленый шатер», где прообразом одного из главных героев — Михи — являлся, конечно, Габай. У Юлия Кима есть песенная пьеса «Московские кухни» с подзаголовком «Посвящается нашим диссидентам». В ней два действующих лица — Илья и Вадим. И хотя понятно, что имеются в виду Илья Габай и Вадим Делоне, эти образы шире. Илья Габай, Вадим Делоне и Юлий Ким — трое друзей, которые в 60-е годы вместе начинали свою правозащитную деятельность и вместе пришли к инакомыслию.

У Зиманов я впервые слушала песни Кима. Официально прозвучала тогда только «Фантастика-романтика» под псевдонимом Ю. Михайлов в каком-то — не помню — кинофильме. Молодые веселые, бесшабашные, ведущие себя как мальчишки, эти взрослые люди являли пример противостояния «оруэлловскому» сознанию. Помню, как необыкновенно, сидя по-турецки на столе, Ким пел свои сложнейшие мелодически песни. И, конечно, для меня это был «глоток свободы». Тогда начали происходить важные события в нравственной жизни страны — кампании писем протеста. Дружить с остроумными, талантливыми и смелыми людьми - это честь. Бывать в таком доме ценилось выше, чем пропуск в Дом Кино. А дружба обязывала держаться на уровне. Желание быть не хуже, высокая стоимость дружбы, ценность творчества, а не славы власти и денег обменивались на утрату комфорта или даже свободы. Началом массового движения протеста стало дело двух литераторов — Синявского и Даниэля. И мы с Аллой подписали письмо в их защиту. Дальше по известному образцу, только вместо костра комсомольское судилище, подругу исключили из института. Она была заметная личность.

. А я была такая отличница, такая рафинированная девочка, и меня то ли не решились, потому что это был уже массовый сакральный акт, то ли не заметили. А подругу выгнали, причем комсомольское собрание – это значит не кто-то там, а сами однокурсники. Мы были в меньшинстве, а большинство ее выгнало. Ужасные времена. Но эти кампании изменили общественный климат в стране. Нарушился закон молчания. Если раньше порядочный человек предпочитал не участвовать, то теперь от него требовалось слово. Я и начиталась тогда всего ( так называемый самиздат и тамиздат). Все, что выходило потом в журналах, когда открыли шлюзы в конце 80-х, я прочитала тогда. Но давали на одну ночь! Или ты сам ехал на эту одну ночь читать. У меня, например, хранился отпечатанный на машинке «Раковый корпус» Солженицына. А я не понимала, насколько это опасно, не понимала, что чудом осталась в институте и второй раз мне это не сойдет с рук.

 

И еще о Габае. На его могиле в Баку стоит памятник работы скульптура Вадима Сидура. На котором высечены такие слова:
          - Я не верю, мои друзья, снам и полуснам
               и в возможность обойтись без них в отчаянную минуту;
          - Я не верю в существование нелюдей и в возможность недружб
              и что должен жертвовать кем-то, кроме себя самого;
          - И не верю любви к мятежам. Так создается зло.
              И не верю в право уклоняться от мятежа: так допускается зло.
          - Я не верю в возможность ответить на вопросы души
             и в право души не задавать их.

Давид Самойлов об этих стихах Габая сказал: «Это, конечно, не поэзия. Но их автор — праведник».
Все же не стоит земля без праведника. 

 

 

  

 

ПЕРВАЯ ШКОЛА (710)

В институте у меня был диплом по Достоевскому. Как мне сказали, это был лучший диплом за последние десять лет. И после окончания на меня пришел запрос в одну из школ при Академии педагогических наук, где я проходила практику и где уже тогда существовали разные профильные классы – математические, гуманитарные, биологические. И в таком количестве, что буквы были от «А» до «К». Это 710 школа на Студенческой улице. А подобных школ в Москве было тогда всего шесть. Замечательной ее особенностью было отсутствие младших и средних классов. Они были в другом отдельном здании, а в нашем корпусе были только 9-е и 10-е классы, практически юноши и девушки.

Была одно время такая передача «Однокашники», где собирали одноклассников известного человека, и они вспоминали свою школьную жизнь, своих учителей. Одна из таких программ была о гуманитарном классе, где училась Татьяна Догилева и где я преподавала литературу. Замечательные мальчики и девочки... Подарили мне кассету с записью этой передачи. Я действительно читала им Бродского, Цветаеву, а с «Мастером и Маргаритой» была такая история: в первый же год я стала классным руководителем математического класса и через полгода на зимние каникулы я повезла своих математиков в Ленинград. И очень хотелось прочесть им «Мастера и Маргариту». Тогда ведь ничего не было! Журнал «Москва», где впервые опубликовали роман, был страшной редкостью, его невозможно было достать. И вот Миша Ивашев (его, к сожалению, уже нет, светлая ему память) по ночам перепечатывал на машинке роман, и после музеев по вечерам я его читала. Вот такие были дети. Я этих детей натаскивала в ускоренном темпе на билеты обязательного экзамена, а на уроках делала, что считала нужным. 

 

После выпуска из Педагогического института Вы собирались оставаться работать в школе?

Нет. Ни в коем случае! Я собиралась заниматься наукой, раз уж с творчеством не сложилось. Тем более, что в такой серьезной школе это можно было сделать. Но там заведующий научной частью был какой-то малоприятный человек, который считал, что женщина в науке - это что-то невозможное. У меня была такая кофточка с вышитой розой, и он однажды сказал мне, что для нас (женщин) самое главное — вышить розу. Я такие вещи плохо переношу. Я обиделась и больше этим не занималась. 

А дети там были замечательные. Там был очень серьезный отбор и потрясающие дети. Мне уже через год после прихода в 710-ю школу дали гуманитарный класс, невзирая на то, что у меня не было никакого опыта. Когда мы с этими детьми недавно встретились, я уехала с целым мешком книг. У меня половина полки заставлена их книгами. А во втором гуманитарном классе учился Федор Поляков, сейчас он профессор, директор Института славистики Венского университета. Вот такие там были дети! 

Но я там проработала немного. 1972 - 1977, пять лет. А потом стали рождаться мои собственные дети и уже никаких амбиций. Дети – это главное! И так я ушла сначала в декрет, а потом и совсем, потому что оказались мы в Ясенево, и ездить оттуда в 710 стало невозможно. 

 

 

Выпускной 1974 года в 710 школе

 

43-я ШКОЛА

Как я попала в 43 школу? О, это знаменитая история, могу рассказать. Когда сыну исполнился год, нужно было как-то возвращаться на работу. Тогда через год уже надо было возвращаться на работу. Естественно, я стала искать ближе к дому, обошла все Ясенево, ходила там ходила, зацепилась за какую-то арматуру (там стройки тогда везде были), упала, сломала палец на руке, меня чудесный человек, шофер Саша (спасибо ему), как сейчас помню, отвозил на самосвале со стройки в больницу. В общем, ничего не нашла, но оставила заявку в своем Черемушкинском РОНО. На этом поиски и закончила, уехала на дачу. Сижу на даче, и мне рассказывают, что по почте пришла открытка, и меня приглашает на какую-то беседу директор школы на Юго-Западе почему-то. А Лариса Давыдовна тогда в поисках учителя литературы обратилась не только в РОНО своего Гагаринского района, но и в соседние. И я поехала. Меня снаряжали, одевали всей этой дачей – у меня не было с собой даже приличной одежды, я же год неотлучно провела с ребенком. Я ехала и впервые за год ощущала такую свободу, так хотелось снова работать, что я была готова на все условия. 

Прихожу к Завельскому, а он ведь очень любит поговорить, когда нанимает на работу. Но со мной все было коротко. Он узнает, что у меня маленький ребенок: «Нет, ну что Вы, Вы не сможете! Классное руководство - да никогда, да что Вы, у Вас же маленький ребенок». Так мы поговорили-поговорили, и он меня завернул, я ему не подошла. И я уехала. Но поскольку меня отпустили с дачи, я поехала в родительскую квартиру. Лето, квартира пустая, все окна открыты, я залезла в ванну, наслаждаюсь свободой и комфортом, и хотя огорчительно конечно, что меня не взяли на работу, но такая благодать… А телефон звонит, звонит, звонит. Подходить не хочется. Но думаю – может, что-то случилось, вылезаю из ванной, а телефон стоял в большой комнате, и там открытая балконная дверь и летающая белая занавеска. И я такая, вся мокрая... Снимаю трубку: «Ольга Евгеньевна, это Юрий Владимирович, я хотел бы продолжить разговор». И тут уж прошли все мои условия – «три дня в неделю по полдня, только два класса, никакого классного руководства». То есть минимальная нагрузка. Что произошло за эти два часа? Я не знаю. С кем он тогда созвонился, что про меня узнал, как это было – он не рассказывает никогда. А если бы я тогда сразу уехала на дачу, он бы мне и не дозвонился, все сложилось бы иначе …. Вот такая была совершенно цирковая история! 

Так что это моя вторая школа в жизни. И я ей очень верна. 

 

Какой Вы застали нашу школу?

Тропарево! Абсолютное Тропарево! 1978 год. Знаете, какие у меня были ученики? Архангельский, абсолютно рыжий парень, который фарцевал в шестом классе. Он так ляжет на парту, разложит вокруг себя все эти пояса, ремни, которыми он торговал, мелочь долларовую и лежит. Я говорю: «Что, Архангельский, фарцуешь?» – «Фарцую, Ольга Евгеньевна». Провокатор был. Как-то он общался с этими иностранцами, не зная иностранных языков. Ему хватало нескольких ключевых фраз, вроде «же не манж па сиз жур» или «гебен зи мир битте цвангиг копеккен». Причем это же все были подсудные дела. 

Прошло уже много лет, и мне рассказал мальчик из этого же класса, такой Миша Рискин, который самый первый, сразу после 7 класса, уехал в Израиль. Его тогда все осудили, он был дружно проклят всем районом. В Израиле он стал певцом и химиком. Через много-много лет он приехал в Москву, позвонил и пригласил меня на свои выступления, мы с ним общались. И вот этот Рискин рассказывал мне, что Архангельского разыскивает Интерпол! То есть это был не просто так, а выдающийся даже в этой криминальной области человек, этот Архангельский. Вот такие были дети-то!

Были ученики, которых надо было устраивать в ПТУ, были такие, которые состояли на учете в детской комнате милиции. Был у меня такой мальчик Вадик Юдин, который в 7 классе писал мне в сочинении о том, что прочел летом. Первое предложение: "Киниги неочень- слитно - лублю". Второе - о любимой книге: "вася - с маленькой буквы - чепаев - с маленькой буквы". И все, третьего предложения не было. Вот сочинение
по летнему чтению за 7 класс! Такой был уровень.

В этом же классе учились с Юдиным Соловьев, сын режиссера Соловьева, и Саша Лесс. Они втроем дружили. Они сидели друг за другом, потому что нельзя было их сажать вместе, - Соловьев, Юдин, Лесс, - парта за партой. А мы по русскому языку проходили образование сложных слов: "Что находится между лесом и тундрой?" Нужно было сказать "лесотундра". И сразу же после "лесотундры" спрашиваю: "Что находится между лесом и Соловьевым?". И такая пауза.... Потом кто-то догадывается:" Юдин!" Это было очень смешно в свое время. 

 

А какой был педагогический коллектив нашей школы в то время?

Были два патриарха, легендарных человека — Александр Михайлович Бек и Самуил Григорьевич Мороз. Александра Михайловича я знала плохо. А вот Самуил Григорьевич, ироничный и деликатный, относился ко мне дружески, без покровительства. История его жизни трагична, и в музее Дома на Набережной нам немного рассказала о нем Ольга Романовна Трифонова, вдова писателя, но это уже в 2007 году. Я, к стыду своему, общаясь с ним в те годы, знала только, что он был репрессирован. Лучше всего о нем написала Татьяна Нешумова.

Тогда была Юлия Романовна, тогда была Маргарита Аминадовна, Роза Александровна, Ирина Николаевна – вся эта когорта учителей из 34 школы, из которых в 1543 осталась одна Лариса Давыдовна, великая труженица. Их всех объединяла какая-то потрясающая добросовестность. Они сидели со всеми отстающими и нетянущими детьми до ночи. И не за деньги. Это все было в хорошем смысле высокое подвижничество. Сколько возилась с двоечниками Деева – я вам передать не могу! И они все были очень строгие. Это какая-то закалка такая 34-ой школы. 

Сколько мы сидели на педсоветах, обсуждая каждого ребенка! Тогда у нас был более камерный коллектив, и потому более рабочий. Да, и была общая учительская! Вот мы уже давным-давно сидим по своим кабинетам, а тогда была учительская и общение в ней, производственное общение, очень необходимое учителям. Сейчас мы ловим коллег где-то на ходу, на лету, бегаем за кем-то, в столовой сидим, это не то все. В те годы не сильно меньше было учителей основного состава, но сейчас очень много людей, которые приходят на 2-4 часа в неделю, дают здесь только специальные узкопрофильные семинары и убегают. Школа за эти годы расширилась необыкновенно. Она сейчас другая совершенно. Хорошая по-своему, но такой близости, такого спаянного коллектива больше нет. 

Была чудесная Валентина Григорьевна, очень теплый светлый человек. Очень яркий был Волохов. Он был тогда немного солдафон, бурбон-бурбон такой. Бьющая энергия, темперамент бешеный. И он приходил на уроки, он вообще очень интересовался литературой, очень живо и искренне, не случайно у него Ксюша, дочь, стала филологом, очень незаурядным. Но входил он на урок совершенно бесцеремонно, открывал дверь в середине урока и начинал вопить своим громовым голосом: «Как вы их вообще учите русскому языку?! Они же у вас «здесь» пишут через «з»!» Я помню однажды, как я зашла к нему в кабинет и вижу: через всю доску аршинными буквами «АЛЛЮМИНИЙ», с двумя «л». Новая тема. Я его тихо подзываю, говорю: «Саш, «алюминий», ну как же так?» Причем вот такими буквами во всю доску, что вбивает на всю жизнь. А он удивляется: «Даа? А я думал, ведь алюминий – это металл, а «металл» пишется с двумя «л»». В общем, всякие забавные вещи были.    

 

 

43 школа, 80-ые годы. 1 сентября.

 

 

        Путь от 43 к 1543

Ольга Евгеньевна, Вы пришли из очень хорошей школы в школу-новостройку, в школу сложную, со сложными ребятами. За 80е годы она прошла путь до гимназии. Как это произошло? Это же все было на ваших глазах.

Понимаете, у Юрия Владимировича есть такая особенность: ему можно говорить какие-то серьезные вещи, он не принимает, но слушает, а потом проходит время, он осваивает внутри эти идеи, и потом уже выдает их как руководство к действию. Я же пришла в 43-ю из школы, где были гуманитарные, математические, биологические, химические классы. Очень ностальгировала по школе (хорошая была школа) и много раз говорила Завельскому, что надо бы и нам сделать профильное обучение.

Была и другая причина. У нас в Ясенево образовался родительский кружок из второшкольников,  уже ставших папами и мамами. Какие ребята тогда выходили из Второй школы, какую культуру несли эти, не побоюсь, талантливые математики, учившиеся у Раскольникова, Камянова, Фейна! Зелевинские, Кулаковы, Цатуряны, Шихеевы-Хорошкины... И когда подросли наши собственные дети, то сам собой вставал вопрос: "Куда отдать ребенка?" В Ясенево тогда не было хороших школ. Самым старшим был Левка Зелевинский, Помню, как разговаривали с мучающимся по этому поводу Андреем, и я сказала: "У нас хорошая школа". И они пошли сюда. Сюда пришли Зелевинский, Варченко, Саша Кулаков, потом уже Сережа Хорошкин, это все одна компания.

Удивительно, конечно, как складываются такие геометрические прихотливые узоры судьбы! Из чего на самом деле все вырастает. Они пришли сюда и стали преподавать математику для своих детей, именно для своих!

И вот они набрали пять человек в математический кружок: Лева Зелевинский, Маша Варченко, Саша Браверман, Дима Смольянинов и еще кто-то пятый, не помню. Я как-то заглянула к ним в класс, поскольку была какая-то ответственность. И вот два родителя-профессора Зелевинский и Варченко, которые сейчас эмигрировали уже давным-давно и развивают математику на Западе, ведут дополнительные занятия, кружок после уроков в пятом классе. Картина была потрясающая: сидят пятеро этой мелочи, а перед ними выступают наперебой два замечательных профессора математики, жестикулируя, вдохновенно, доска вся исчерчена. Вот что значит - свои дети! Я так понимаю: они и стали ядром первого математического класса. Думаю, об этом может хорошо рассказать Саша Браверман (Бяша).

Третья причина, пожалуй, главная. В какой-то момент, чуть позже, когда школа уже созрела для формирования профильных классов, появился умница, ироничный, потрясающий Борис Петрович, набравший первый математический класс, переживший свой «семилетний период полураспада». Это он сам так говорил, до этого он семь лет отработал в 57 школе, лучшей в Москве. И в каждой школе работал ровно по семь лет, кроме нашей школы, где он так счастливо задержался. И класс он набрал вы-да-ю-щий-ся! Я совершенно серьезно это заявляю. Это были какие-то просто потрясающие дети: Нелли Лосева, Илья Гельфанд, Саша Браверман, Лева Зелевинский, Сережа Билак, да они там все были очень талантливые! Он их тоже под свою Машу набирал. Классной дамой у них была Эткина, а я литературу вела. И вот в самые первые дни восьмого класса, они, естественно, самоутверждались друг перед другом и каждый стремился занять свою нишу. И я задала прочитать свое любимое стихотворение. Как же они выпендривались классно! Потрясающие стихи читали! Специально находили, потому что это было очень для них важно. Такая заявка личности. Литература была престижна! Тогда были выпускные экзамены устные по выбору, и Нелли Лосева и Маша Чугунова (между прочим, дочь Бориса Петровича) выбрали литературу. Сдали блестяще. Сейчас это кажется невероятным.

У Нелли Лосевой мозги были совершенно потрясающие – я редко встречала таких детей, у которых образно-чувственное мышление так соединялось бы с логическим. Она писала стихи, но не просто так, а прочитывала какую-нибудь книгу - Лорку или Цветаеву, и начинала писать стихи стилизованно под них, такая была талантливая.

У них был период, когда они вовсе перестали учиться. И это у Гейдмана! У нас в школе была статуя Ленина на первом этаже, и они там садились в ногах этого Ленина и играли в преферанс, чуть ли не на деньги. Потом прошло. Вообще, эта была историческая статуя, кто-то подарил ее директору, и он никак не мог с ней расстаться, хотя ему говорили: «Пора!» Это напоминает мне историю с бронзовой статуей Екатерины Второй, которая досталась Пушкину в качестве приданого за Натальей Николаевной и которую он не знал куда девать, и только после его смерти удалось ее кому-то продать. Под Лениным назначали свидания. Скажешь: «После шестого у левой ноги» - и собеседник тебя прекрасно понимает. А еще на заднике сцены, если помните, были профили - Маркс, Энгельс и Ленин. И этот класс любил под ними фотографироваться в таких же позах в профиль. Они уже свободные были.

И следующие матклассы создавались так же. Когда математические классы набирает такой Учитель, как Борис Петрович, на него идут, слетаются, как на свет. Родители-второшкольники приходили в 43-ю вместе с детьми. Одни, чтобы учиться, другие - чтобы учить. Сережа Хорошкин, Володя Подобряев... Даже если не приходили, приводили детей, таких как Дима Звонкин, например. Это был качественный скачок. Время обязывало искать и находить другие формы, лучшие. Это был глоток свободы. Этому ветру перемен в 43 "подставили все паруса". И Завельский, и учителя, и дети, и родители. Вслед за математическим классами возникли гуманитарные, биологические, физико-химические....

 

"Ветер перемен" коснулся, конечно, не только учебы, но и  всех сторон школьной жизни. Например, праздников. До этого у нас были весенние праздники «За честь школы». Повторялся один и тот же сценарий – вся школа шла во Дворец Пионеров на Ленинских горах, мы все там садились. И дальше: вынос знамен, барабанщики, знаменосцы, белый верх, черный низ – вся школа готовила концерт. И потом два приглашенных чтеца, стояли по бокам просцениума, а на экране шла под музыку Свиридова "Время вперед" хроника строительства советского государства, и они читали громко пафосный текст. Это была торжественная часть, а потом начинался концерт самодеятельности, который мы готовили. Никаких капустников, а такая классическая провинциальная самодеятельность – номера, стихи, выходили что-то потанцевать. И в 1989 году на общем собрании я наконец возмутилась, а Лариса Давыдовна сказала - "Ну тогда готовьте праздник сами!"

Тогда и был придуман "День ХIХ века", праздник «Золотой век», посвященный русской культуре XIX века. Это была программа, начинающаяся задолго до самого вечера – все участники два месяца ежедневно учились танцевать. Приходили к 8 утра. Каждый выбирал себе пару, в том числе учителя, а Ирина Евгеньевна Мишарина учила всех танцевать. И она поставила тогда все танцы – и полонез, и вальс, и мазурку. Все шили себе костюмы, тогда ведь никто не думал, что можно взять напрокат или купить – денег-то ни у кого не было. Только мы с Еленой Дмитриевной взяли откуда-то бархатные платья аж восемнадцатого века, в которых было жутко жарко! И директор в камзоле и в парике, а ля восемнадцатый век. Леонид Александрович щеголял в черкеске — не помню, был у него кинжал или нет. Салоны были, где стены украшались настоящими картинами маслом на темы девятнадцатого века, которые дети рисовали. И дети в этих салонах читали свои стихи. А Юрий Владимирович пел романсы. Я сама иногда думаю – как мы это все подняли тогда, как осуществили? 

А еще были блюда XIX века! Каждому классу дали задание приготовить блюдо того времени, в основном из «Онегина», конечно. Я готовила «Арзамасского гуся», так полагалось на посвящении в члены «Арзамаса», а гусей не было. Ничего же не было в магазинах –1989 год! Я помню, как нашла где-то утку, зажарили ее, как будто это гусь, – с яблоками, сшили красный колпачок (так положено), но у утки не было головы, пришлось набить что-то. Написали текст Посвящения. А вот у Друбачевской был пунш. Они достали где-то старинную рецептуру, там нужен был барбарис, которого тоже не было, еще что-то, чего нигде не было, но они как-то в итоге выкрутились. И когда во время праздника погасили в зале свет и подожгли пунш, а он запылал настоящим голубым пламенем – «пунша пламень голубой!» - это было прекрасно. Сгорел спирт, и мне дали попробовать – это было непередаваемо! 

А потом был бал, открывающийся торжественным полонезом. Танцы на балу, почта на балу, специальные почтальоны носили любовные записочки, театр на балу: короткие смешные постановки. В чеховском "Медведе" играли в паре Салимон и Шевцова. Леша, конечно, не успел доучить текст до конца и поэтому страстно оборвал сцену, заключив Инку в объятия. Благодарный зал (зрители были потрясающе настроены) разразился хохотом и аплодисментами. А потом цыгане-учителя, приехавшие на бал в финале. Мы вышли на сцену: Волжина-цыганка трясла плечами, Волохов-цыган замечательно плясал с Мишариной, Юрий Владимирович – старый цыган, который пел на мотив "Цыганочки". Не так уж много было этого капустника, но это потрясло всех. Зал просто ревел от восторга, заглушая все, стекла дрожали так, что мы пели, и Юрий Владимирович не слышал меня, мы разошлись с ним совершенно по тональности, но это было совершенно неважно, потому что все были в восторге!

Это был первый капустник такого рода в 43 школе, с выходом на школьную аудиторию! И тогда коренным, радикальным образом поменялась ориентация, сам взгляд на школьный праздник. И не только на праздник, это было рождение совершенно новой школы!

А потом уже пошло. Целая команда молодых, талантливых учителей, работоспособных, увлеченных творила. Раз был «Золотой век», то в 1990 «Серебряный», а в 1991 «Двадцатые годы» и кино «Юркина квартира» по Зощенко. Самое прекрасное, что Юрий Владимирович это все не только разрешал, но и играл в капустниках, снимался в фильме. Теперь этот праздник давно называется «День Культуры», стал традицией. Сейчас уже всем надоело, потому что мы испридумывались, и главное - схема одна и та же. Надо опять придумать что-то новое. А самое сложное – именно генерировать идеи. Это самое дорогое и самое сложное. 

И собирал это все, поворачивал руль Юрий Владимирович ("Ну что ж, попробуем: огромный...скрипучий поворот руля"). После первого математического появились гуманитарные классы, пришли замечательные, очень сильные биологи, университетские люди, через какое-то время возник и физико-химический класс...

 

     

Первый День Культуры "Золотой век", 1989 год

 

"Принцесса Турандот", 1992 год

 

   

   Учительские капустники 2003, 2009 и 2010 годов

 

 

ТЕАТР

Театр в школе - это все-таки не роскошь, а необходимость, несмотря на то что мы каждый раз встаем перед проблемами, как совместить учебу и репетиции, спектакли и олимпиады, как попасть в зал, чтобы порепетировать, где достать костюмы, из чего сделать декорации... как , наконец, избежать совпадения пасхальной недели и Дня культуры. .. Неизбежно появляется возмущение, что дети не учатся, что это страшное напряжение... Но в театральных постановках многие дети обретают свободу, свободу самовыражения, те эмоции, которые не испытаешь в повседневной жизни. Здесь происходит раскрепощение, рассвобождение. Театр для ребенка- это волшебство, где можно почувствовать себя на какой-то момент магом, поверить в то, что не существует, поверить в себя. Той же цели служат и творческие зачеты. Важно еще, что ребята приобщаются к классике, погружаются в текст, проживают его, находятся внутри него, А классика - это вертикаль, общение с вечностью. Поэтому, наверное, так часто учителя наши выбирают Шекспира, Мольера, Фонвизина... Почему-то в нашей театральной летописи нет спектакля, который поставили Ольга Эдуардовна с Сашей по пьесе Олеси Райской о Шекспире (знаменитый шекспировский вопрос) "Как это было на самом деле" - как-то так она называлась. Пьесу Олеся написала учась в 9 классе. Сам факт замечательный. Равно как и удивительно современный, оригинальный был спектакль в том же 2012 году десятиклассников "Б+К" на площадке под лестницей около столовой (двухэтажный, с интереснейшей сценографией). Отталкивались от пьесы "Гроза" Островского. "Б+К" - Борис и Катерина. Постановка Лизы Паремузовой и Тони Зикеевой с двумя главными актерами Левой Коткиным и Диной Федоровой.

Я, правда, любительница Шварца и Горина. Но и Мольера, и Шекспира тоже ставила... Первый мой большой спектакль, - "Кабала святош" по Булгакову. 1985 год. Были режиссерские и актерские удачи. "Дракон" Шварца в 1993 году.

Тот самый Саша Лесс, о котором я рассказывала, потом совершенно бескорыстно помогал мне с декорацией "Дракона" Там над сценой были прикреплены три огромные головы и горящие красные пасти. Вот он приделывал, тянул провода, крепил как-то туда лампочки, красил их. Потрясающая декорация была - зрители входили в полутемный зал, а над сценой светились эти пасти. И по бокам огромные перепончатые крылья, словно образующие грот. Аня Мызникова рисовала.

Первую голову Дракона - диктатора, солдафона- играл Александр Юльевич. А третью- гнусную, изощренно-коварную ипостась- Леонид Александрович. По-моему, очень типажно (шутка, конечно). Поскольку битва с Драконом шла в небе, сбоку сцены поставили огромную туру. Головы бились с Ланцелотом в высоте над зрительным залом. Представьте, как красиво и медленно, цепляясь за поручни, падали молодые Волохов и Кацва. А в финале Ланцелот, которого играл мой сын, должен был произнести свой прекрасный монолог, раскинув руки и ноги, как флюгер, и держась только одной рукой за трубу, с самой высокой точки над зрительным залом, да еще перекрыть финальную победную музыку. Это и физически было непросто. В режиссерской концепции - победы добра над злом - всегда труднее сыграть благородного героя. Ланцелот у нас оставался рыцарем до конца, вопреки Марку Захарову. И вообще спектакль был технически сложен, надо было изобретать из ничего, даже костюмов не было.

В "Тот самый Мюнгхаузен" нужно было изобрести такую метафизическую лунную дорожку, по которой уходил барон. Помню, как трепетно к этому отнеслись все девятиклассники, которых я попросила выстроиться вдоль всего прохода в два ряда с зажженными свечами. Я помню, как взрослые зрители в зале тоже вставали и поднимали горящие зажигалки. Такой был сильный момент воздействия.

У меня театральный расцвет, видимо, был в середине девяностых, когда сложилась целая плеяда фантастически талантливых ребят – Миша Соколовский, Дима Горенберг, Андрей Смирнов, Марианна Костенкова, Саша Богданова. Три параллели подряд – это большая редкость! Обычно ведь ставишь с одним классом, в крайнем случае, с одной параллелью, а тут самые талантливые ребята соединились из трех разных параллелей, поэтому спектакли были, пожалуй, одни из самых удачных – «Мюнхгаузен», «Мастер», а «Кин-IV»! Пара Соколовский - Богданова как раз и завязалась тогда, на «Кине Четвертом». Там тоже был такой метафизический уход Кина и короля из окна дворца вниз по корабельной веревочной лестнице. "Я вас приглашаю в вечность, ваше величество!" Король и Кин уходили по связанным веревочным лестницам с детского спорткомплекса ВВЕРХ. Эту лестницу мы повесили на крюк, забитый какой-то стреляющей дрелью Сережей Шугаревым. Естественно, держалась она довольно символично. А когда Миша Соколовский и Андрюша Смирнов лезли по ней, она начала раскачиваться, при этом они еще и пели финальную песню. В общем, "искусство требует жертв" - точный афоризм.

Самый, пожалуй, удачный спектакль с "Золотой параллелью" был "О, Губернск непросвещенный!" по пьесе Горина "О бедном гусаре".  Актерская игра была хорошая. А возрастную роль Бубенцова играл Миша Соколовский, в то время уже студент.

Замечательно артистичный класс был у Ольги Эдуардовны. Они так серьезно, уважительно и страстно относились к любым постановкам - от инсценировок в творческих зачетах до "Тиля", где надо было играть с учителями. Вообще с ними было легко ставить, как никогда. Саша Толстошева и Даша Болдырева задавали такую тональность и создавали такую энергетику, что нельзя было не прийти на репетицию или прийти с невыученным текстом. Поэтому и получалось у них по два, по три спектакля в год. А "Зойкину квартиру" они дважды вывозили на фестивали, их хватало на все. 

И сейчас очень богатая театральная жизнь. Очень сильные у нас «режиссеры»: и Маргарита Анатольевна, и Елена Дмитриевна, И Ольга Эдуардовна, и Елена Всеволодовна, и... и... и... Мне кажется, что наши школьные спектакли иногда интереснее профессиональных постановок

 

   

 

           "Кабала святош",  1985 год

 Леша Гаврилов, Миша Толстошев, Катя Турицына и Лола Сосновская (мама Никиты Коровина).

 

 

"Дракон", 1993 год.

В роли Ланцелота Георгий Потапов

 

 

   

"Кин IV", 1996 год

Финал. Все счастливые. Все были так счастливы, что, по-моему в первый и последний раз откупорили на сцене бутылку шампанского и на глазах у всех выпили. Это была и их тайная задумка, и исполнение.

 

 

"Тот самый Мюнхгаузен", 1995 год

 

 

              "Мастер и Маргарита" 1997 года.          "Мастер и Маргарита" на 30-летии школы (2005 г.)

Воланд - Андрей Смирнов (ныне актер театра Моссовета), Мастер - Михаил Соколовский, Маргарита - Марьяна Костенкова, 
Гелла - Саша Богданова, Азазелло - Дима Горенберг и Леша Хинкис - Клетчатый (Коровьев).

 

"Голый король", 1995 год.

В главной роли - Глеб Холодов

 

"Тартюф", 1998 год

 

       

Классики сцены передают свое мастерство следующим поколениям (XXI и XXVIII параллели)

  

"Цыгане", 1997 год

 

"Золушка", 1998 год

 

"О, губернск непросвещенный", 2002 год

 

   

"Тиль Уленшпигель", 2005 год

 

   

"Формула любви", 2008 год

 

"Голый король", 2011 год

  

   

ПОХОДЫ И ПОЕЗДКИ

Как вы считаете куда надо с детьми ездить? В какие походы ходить?

Надо ездить сначала по России, по Золотому кольцу. Потом Михайловское, мимо которого никак не пройти в гуманитарном классе. А если есть возможность, то параллельно ездить и за границу по тем странам, которые наиболее пересекаются со школьной программой. В 7 классе это Чехия, в это время Средневековье и по истории, и по литературе (рыцарские романы и пр.). Потом Античность — Греция, потом Возрождение, а значит Италия. В 10-м классе – Франция.

Очень интересно, как начинались летние практики в Михайловском? Ведь это уже тоже стало традицией в 1543. 

Начиналось все давным-давно. Мы стали возить детей в Михайловское. Тут надо отдать должное Елене Дмитриевне, великой устроительнице михайловских практик. Там есть излюбленная поляна по-над Соротью, кто-нибудь да ездит каждый год. Раньше Елене Дмитриевне удавалось как-то собирать не только много детей и выпускников, но и учителей. Не важно, твой был класс или нет. Помню, как в одну из первых поездок нас столько набилось в палатке, что поворачивались ночью на другой бок только по команде. Ездили, как правило, и двумя параллелями. На этой поляне мы стояли стационарным лагерем, готовили на костре и оттуда ходили по направлениям – в Михайловское, Петровское, Тригорское, Савкина горка, Воронич. Отдельно обязательно посещали Изборск и Печорский монастырь. 

Однажды, опять же в очень давнюю поездку, мы повезли с Волжиной детей в Печоры. Никаких автобусов Е.Д. тогда еще не заказывала. Вышли на шоссе. Естественно, никто не посадит такую толпу. Как-то Е.Д. удалось договориться с шофером автобуса. Когда вылезали, она шла последней, держа, как флаг, тоненькую пачку денег красненькой десяткой вперед. Вышла вся красная как рак На мой вопрос: "Что он тебе сказал?" - только махнула рукой. Вообще она всегда закрывает собой в трудных ситуациях. Правда, однажды она, проснувшись среди ночи, во время страшного ливня, когда дети бегали по всему лагерю, поскольку почти все палатки поплыли, сказала: "Потапова, вызывай скорую, я умираю..." А это глубокая ночь, лес и, так, на минуточку, никаких мобильников не было. Когда-то давно мы с ней, оставшись в лагере готовить обед, пока дети на экскурсии, отправились в деревню за два километра прикупить продукты. А магазин оказался закрыт. и, как всегда в деревнях, неизвестно почему и неизвестно насколько. Была еще деревня, километров шесть-семь от первой, и там - магазин. Добрели, накупили буханок, банок, колбасы сухой... "Потапыч, сейчас возьмем машину..." Выходим на шоссе... Полчаса стоим. Ну какие машины в деревне во времена, когда не было мобильников?! Обед в перспективе туманной. Часы экскурсии пролетают. Едет трактор. Такой чудовищный, с трубой, ревом и волокушей, на которой гора дров, и сидят два полупьяных мужичонки. Затормозили. Мы вперлись в кабину, где и одному-то тесно, один из мужиков взгромоздился на гору рассыпающихся дров, и мы, держа набитые тяжеленные пакеты в вытянутых во все тракторные дырки руках, хохоча и ничего не слыша от грохота, трясясь, все-таки добрались до нашего лагеря. А вот когда я вывезла «Золотую параллель» в 2002-ом, то было уже все наоборот. Мы бежали в лагерь после экскурсии, так как надвигалась гроза. И как всегда дети растянулись. Я начала беспокоиться, что не успеют, попадут под дождь. Но они просвистели мимо нас, тормознув по пути несколько иномарок, - другие времена! 

Все равно, каждый раз, когда приезжаешь в Михайловское, ощущаешь какую-то благодать. Воздух особенный, земля, аура? Не знаю... Связь человека с местом его обитания несомненна. ГЕНИЯ - таинственна. Сколько раз я слышала от разных учеников: "Опять Пушкин..." Но вот все вспоминаю, как стояли вокруг могилы Пушкина в монастыре с 34-ой параллелью. Стояли, молчали, притихшие почему-то (и неважно было, что это такая слоновья тропа), и глаза у них были такие глубокие и светлые... 

Как-то в окрестностях Заповедника мы разыскали Домик того самого Михаила Ивановича, у которого снимал комнату Довлатов. Забитый, заколоченный досками, заросший крапивой. Кстати, выкупленный бабушкой одного из наших бывших учеников – Зарецкого. В 2001 году он как раз только что выпустился, у него был роман с одной девушкой из маткласса, и он поехал за компанию с нами в Михайловское. Поставил себе отдельную палатку. А ребята где-то сняли табличку "Зарецкий родильный дом" и в шутку повесили ему на палатку. Там даже были указаны часы приема. Так вот, его бабушка, учитель литературы, купила этот довлатовский дом. Помню, приходила к нам на поляну, звала его к себе, но он преданно остался в своем "родильном доме".

А еще мой последний класс везде, куда мы приезжали, играл в футбол. Гуманитарии... Так вот, в Михайловском они сыграли товарищеский матч с петербургскими ребятами и выиграли. А потом их вызвали местные. "Семиклассники", как они говорили. Такие здоровые ребята лет по18-20, которые бегали по полю с сигаретами в зубах. Мои тоненькие интеллигентные пятнадцатилетние мальчики сыграли вничью. Как мы за них "болели"! Я выбегала на поле и вопила о несправедливости. А они меня так нежно под обе руки выпроваживали, чтобы не портила репутацию. Горжусь ими!

Вы сами там все рассказываете или экскурсовод?

По дороге и в лагере – сама, а в музеях, конечно, экскурсоводы. Самые лучшие – в Тригорском. А в Михайловском, почему-то всегда очень быстро, схематично, пафосно. И это каждый раз, кого бы ты ни взял. 

Вообще, в Пушкинских горах ведь все новодельное… Подлинные там только парки, Сороть и этот потрясающий вид. Те самые «дали». Когда мы читаем «Заповедник», каждый раз ребята обращают внимание на это место, лучше и не скажешь.

 

 

      У подножья Александрийского столпа.   У царскосельской статуи: Маша Скляр, мой Андрюша, Саша Богданова -
                                                     "Восторг хвалы влюбленной".

28 параллель. В Одессе. 6 класс.

 

 

28-ая в Праге. 7класс.                                      Мои девочки 28-ой: Катя Богачук, 
                                                                           Ариша Ахмад, Маша Яновская, Алеся Васильева.

 

 34-ая параллель. Мы в Метеорах (Греция). 
На заднем плане - Елена Всеволодовна и Лев Абрамович Остерман

 

  ОЛЬГА Игоревна Теплова, ОЛЬГА Евгеньевна Яновская (мама Маши Яновской), ОЛЬГА Васильевна Муратова (мама Саши Муратова), ОЛЬГА Евгеньевна Потапова и Валентина Аатольевна. Мы в долине Дуная. Венгры думали, что у нас мафия.

 

Мы с Натальей Николаевной у картины Шагала. Париж

 

МИХАЙЛОВСКОЕ

   

  

Дом Михаила Ивановича                                                           "Дали"                                

  

Читаю 34-ой параллели лекцию                                                              
под пушкинской "мельницей крилатой"                                                           

 

 

ГИМНАЗИЯ 1543

В нашей школе кто-то приходит и чувствует себя как дома, кому-то трудно, кто-то не вписывается. Какой должен быть ребенок, чтобы учиться в нашей школе, чтобы он был здесь свой?

Конечно, ученик, пришедший к нам в школу, не обязан быть «табула раса», но лучше, когда в нем еще присутствует незамутненность сознания, отсутствие страха и комплексов. Ведь, если ты учился на одни пятерки, а пришел в 1543 в старшие классы и стал учиться на "3" и "2", то это тяжело. Надо быть свободным от таких внешних, общепринятых параметров, а это довольно непростая вещь для ребенка.. 

А от десятилетия к десятилетию меняются ученики? Вот были 70-е, 80-е, 90-е, в какую сторону дети меняются?

Когда я пришла сюда, тут была хорошая, но все-таки «тропаревская школа». Вы даже не представляете, насколько. Помню, как на столе лежали карточки со словами, чтобы учиться правильно писать. И однажды я нахожу у себя на столе карточку с отрезанным концом, в результате чего образуется неприличное слово. Сегодня даже представить такое невозможно! 

Хотя, сейчас другие времена, и я слышу абсолютно бескомплексных детей, которые могут свободно ругаться при учителе. Или идешь по улице и видишь, как хорошенькие девицы, скажем, зимой в разлетающихся песцовых шубках сбегают со ступенек престижного института и щебечут друг с другом матерно. Это так интересно и контрастно! И нет никаких барьеров. Что это? Я не знаю. Отсутствие комплексов или что-то еще?... Мне трудно понять, во мне другая закваска. Для меня язык – это особый организм, живой, невероятно подвижный и меняющийся. В разговорной речи есть определенные лексические пласты - сленг, вульгаризмы (бранная лексика), просторечия, всевозможные заимствования... Я за то, чтобы в языке художественной литературы, преломляясь, переплавляясь, преобразуясь через какой-то эстетический коэффициент в искусство , это все существовало. Но в нашей повседневной речи я хочу понимать границы между сленгом, бранью и литературным языком. Когда я слышу мат, задержавшись в классе после звонка на перемене или с экрана телевизора, даже забипенный, то мне кажется, что это не свобода и не оригинальность мышления, а недостаток культуры, грубость и безграмотность. Как сказал И.Б. Зингер, «...ошибки одного поколения становятся признанным стилем и грамматикой для следующих». 

Конец 80-х – начало 90-х - это был расцвет школы, это были лучшие ученики. Сейчас детей набирают, тщательно отбирают, но это не гарантирует успеха. Все равно есть волны, колебания, периоды. Есть параллели более мотивированные, есть менее. 

А с чем это связано, как Вам кажется? Все индивидуально или есть общие причины?

Сейчас у нас учатся очень благополучные дети. Они не задумываются, у них нет стимула, не приоритетен ум. Происходит какая-то перестройка сознания, возможно связанная с модификацией цивилизации. Происходит вычитание культурной составляющей, и человек сам не замечает, как его речь, его душевные движения уплощаются, редуцируютя, мышление сворачивается. В обществе потребления не нужно быть личностью.

Нет, конечно, так непедагогично говорить, не надо ни на ком кресты ставить. Всегда надо верить и пытаться что-то с этим делать. Но ведь сейчас государственная политика такая, эти установки на ЕГЭ, на упрощенность, на уравниловку, и дети быстро схватывают эту тенденцию. Вот недавно у меня 9-ые классы писали первый пробный экзамен-ГИА. Сочинение «не менее 50 слов»! И это по тексту, с заранее заданным набором тем, которые нужно осветить. Ну что это такое?! 50 слов! В 9 классе! Все абсолютно профанируется. Для чего это нужно? Наверное, кому-нибудь и нужно – не все же отобранные дети. Но это сильно заниженная планка.

Но ведь, если человек – личность, да еще и с культурным багажом, то он всегда более конкурентноспособен, даже в такой среде. Это не дает стимул в обучении?

Совершенно верно, но не все и не сразу это понимают. У меня сейчас три класса, и математики, как ни странно, это понимают даже больше, чем гуманитарии. Понимают, просто потому что поумнее. Тут ведь важна общая установка на интеллект. И человек, который чуть выше смотрит, смотрит вперед, он это понимает и по-другому относится к литературе. И в матклассах, обычно, формируется группа ребят, настроенных на некоторую гуманитарную парадигму, тянущихся к духовному знанию. 

 

    

     

     Со шваброй на учительском капустнике        Со шваброй в своем кабинете после уроков    

 

 

ЛИТЕРАТУРА

Ольга Евгеньевна, какой самый важный предмет в школе?

Я не знаю даже…. Завельский, наверное, сказал «литература»?... Да? Все говорят литература? Мне не хочется так говорить. Не хочется быть «квасным патриотом»… 

Хотя, с другой стороны, конечно же, литература. Понимаете, когда родители вручают нам ребенка, и мы начинаем формирование его разума, интеллекта, способностей, навыков, чего-то еще, то есть еще одна важная составляющая, о которой нельзя забывать, – это душа. И тут очень важна литература. Как говорил Аполлон Григорьев,"темна моя теория, читатель, но что делать, она соответствует предмету". В этом предмете есть свои иррациональные «силовые линии», то, что покрыто тьмою… то, что связано с душой...

Известно, что ученики у Вас на уроках должны писать стихи. Как у Вас получается заставить ученика написать стихи? Разве каждый способен это сделать?

Мне только что такую оду написали! Хотите, прочту? 

Да, сначала маленькие пишут баллады, когда проходят их в шестом классе. Потом пишут эпиграммы и послания – это в 7 классе, когда Пушкин, лицей. Сейчас они у меня в 9-ом, у нас Возрождение, Данте, будут писать оды, терцины. И, конечно, все формы сонета. Вы не представляете себе, но некоторые дети отваживаются писать даже «Венок сонетов»! В сонете четырнадцать строк. «Венок сонетов» - это четырнадцать сонетов, где последняя строка каждого сонета является первой строкой следующего, и еще пятнадцатый сонет, «венок», который составлен из первых строк каждого сонета. И при этом, не набор слов, а все должно иметь смысл. Это очень сложная форма и по строфике, и по содержанию. Были дети, которые писали, и действительно получалось! Сережа Богданов, Олеся Райская, например. 

А что не каждый может – верно. Я так делала: если у тебя не получается совсем, ну не дано, то мы просто делаем попытку. Берем классику, оригинал, того же Данте, берем эти написанные рифмы и вкладываем в них свое содержание. Можно и «капустное», чтобы скрасить неумение, и тогда все получится. И постепенно, постепенно... Ведь это технология, ремесленничество – это же никакая не поэзия. Поначалу, по крайней мере. Но поскольку у кого-то получается все лучше, а у кого-то получается совсем хорошо, то ставишь эту планку все выше и выше. Да, тяжело, но это нравится. А кто сказал, что должно быть легко? Когда легко – неинтересно! 

Понимаете, есть разные ступени творчества. Где-то это начинается с воспроизведения шаблона, заранее придуманного алгоритма, когда ты строишь трамплин, и ребенок должен только ножку поднять, чтобы прыгнуть. Выстраиваешь какие-то шаги, выдумываешь все за них. Но дети же разные, и кто-то из них вдруг неожиданно идет дальше, кто-то начинает опережать тебя – и какое это счастье, когда вас опережают!! Опережающие дети – это потрясающе. Это перекрывает все, всю бессмысленность нашего каторжного во многом труда. Когда появляются такие талантливые дети, которые что-то дают тебе, тогда появляется свет в конце тоннеля! Правда. И все становится оправдано, все начинает играть совсем другими красками… 

 

 

  Это сюрприз на Первое апреля. Мой гуманитарный класс (Золотая параллель) заклеил портреты писателей, висевшие у меня в кабинете, моими фотографиями, соответственно переписав Горького, Белинского и т.д. о том, какой я великий литератор, т.е. фактически испортив портреты. Я никогда не смотрю назад и, когда меня деликатно навела на эту мысль Ольга Игоревна, еще до урока в пустом кабинете, я подвинула парту, взгромоздилась на нее и в ужасе стала читать. А они спрятали камеру в шкафах напротив и весь этот компромат снимали скрытой камерой. 

Дело в том, что, когда мои дети читают "Белую гвардию", я выстраиваю такую вдохновенную концепцию, что это роман-сон. И когда после выпуска я взяла новый шестой класс, то родители спрашивали детей, как вам новая учительница, а дети говорили: "Не знаем пока, знаем только, что у нее фамилия Романсон".  Прошло где-то полгода. Портреты висят. Едет комиссия. Подходит ко мне директор и извиняющимся тоном просит у меня разрешения снять фотографии, а то его не поймут, обещая все их сохранить, что, собственно, и сделал, вручив их мне. 
Удивительный человек.

 

 

А что бы Вы посоветовали уже взрослому человеку перечитать из школьной программы?

"Евгения Онегина", "Войну и мир", "Белую Гвардию", Достоевского, Бунина - "Жизнь Арсеньева" и "Темные аллеи".

А если говорить обо мне, то я сама набоковка! Я в этом смысле большая эстетка и в этом смысле слишком гипертрофированно и даже с некоторым перекосом вообще существую. И больше того – воспитываю детей в таком эстетском духе. Но Набоков - это наверное, слишком уж изысканная, элитарная литературная школа. Поэтому для всех это не стоит делать, это перебор. 

Но часто, чтобы понять самому – нужно это твоей душе или нет, все равно необходимо иметь какую-то базу, от которой будешь потом отталкиваться, развить в себе диапазон восприятия. Для меня литература – это в первую очередь нравственное начало. То есть я не могу читать таких, как Сорокин, у которых не существует каких-то нравственных границ. Я не считаю, что это литература, пускай это даже очень талантливо. 

Вот поэтому и должен быть в молодости какой-то посредник между тобой и мировой литературой. Ведь что такое школьный учитель литературы? Это же совершенно непонятное лицо! Кто он? Что такое «урок литературы»? Ведь это же не «предмет» в школьном смысле этого слова, хотя мы чего-то такое учим, задаем, ставим оценки. Нет, это что-то совсем иное. Это связано (боюсь громких слов, но по-другому не скажешь) с тем самым формированием души, духовной структуры личности.

Я не знаю, чем должна заниматься школьная литература. Мы слишком часто скатываемся в ликбез, вместо того, чтобы формировать нечто надматериальное, духовное. Можно сказать проще - вкус. Тот вкус, который потом помогает человеку самому выбирать, что читать. И не только читать. Нужно сформировать этот базовый вкус, точку отсчета. Поэтому правильно читать классику. А мы столько "ерунды" читаем, столько мусора… 

Не знаю, это сложный вопрос - кто такой учитель литературы… Я иногда себя ощущаю культуртрегером каким-то, ведь они же ничего не знают. Я им не литературу преподаю, а часто какие-то элементарные основы культуры. Или же надо делать, как мы недавно начали, лет десять назад – так называемую «технологию». Это отдельный предмет, оторванный от курса литературы, где мы занимаемся анализом художественного текста – небольших, но очень хороших рассказов (например Бунина) или поэзии. Это именно узкое обучение рецензированию и анализу. Час в неделю, отдельным уроком.  

 

 

 

ПРОФЕССИЯ - УЧИТЕЛЬ

Ольга Евгеньевна, такой «простой» и короткий вопрос «Кто такой учитель?»

Это очень странная профессия - Учитель. Это не истина в последней инстанции, хотя часто учителям так кажется. Это человек, который прежде всего должен быть одарен интересом к ребенку и верой в него. Это особый талант все-таки, потому что их надо любить. Даже если кажется, что ты пришел в эту профессию случайно, что просто так сложилась жизнь. Вот у меня она как раз так сложилась – жизнь сама привела меня к этому, но я не могу себе отказать в чувстве любви к детям. Я люблю детей. Даже сейчас, после стольких лет, когда, казалось бы, израбатываешься абсолютно и ощущаешь духовную, нравственную истощенность. Так что, как это ни банально и смешно звучит, но детей надо любить, чтобы идти по этой дороге… А она не очень светлая. Она сложная и порой очень тернистая…. Но на этом пути бывают такие моменты, которые все перечеркивают и все поднимают! И только в эти моменты понимаешь, что все не зря!

А в чем разница между учителем-мужчиной и учителем-женщиной? Кому проще завоевать авторитет? 

Женщине сложнее не только завоевать авторитет, но и вообще. Мне кажется, что мужчины, как правило, просто богаче, как личности, в силу определенных причин. Поэтому, и учителя лучше. Но, с другой стороны, женщины более трудолюбивы, нет, даже так - терпеливы. Поэтому они несут бремя рутинной, черной работы. А многие мужчины этого не любят, у них так – эффектно проблистал, сорвал первые цветы, им нужна аудитория, реализация … Хотя у нас в школе есть счастливые исключения. Потрясающе работоспособные есть учителя-мужчины. Женщинам труднее, их авторитет нарабатывается иначе. Маленьким детям нужно много материнского, и это дает им только женщина. Но вот старшим детям уже нужен интеллект, и женщины иногда не вытягивают. А иногда все складывается, получается. 

А что за человек Юрий Владимирович?

Это интеллигент. Интеллигент в том высоком значении, которое нельзя определить. Это не только образованность и эрудированность. По-моему, в настоящей интеллигентности есть способность принимать чужую боль за свою, это умение сочувствовать, сопереживать, сострадать. Вообще, я его просто очень люблю! Даже не знаю, как об этом говорить. Нас очень многое с ним связывает. 

 

 

 

 

 

ПОЖЕЛАНИЕ ВЫПУСКНИКАМ

Во-первых, я бы пожелала, чтобы в той деятельности, где они собираются себя проявить, они бы становились профессионалами. А во-вторых, пожелала бы не потерять тот внутренний свет, который помогает отличать настоящее, истинное. Не потерять, невзирая на жизнь, которая так часто сбивает наши ориентиры, мешает своей суетой, заставляет забывать главные вещи. Преодолеть все искушения жизни, в том числе и искушение благополучием. Важно сохранить себя среди этой жизни и не потерять свое лицо. Суметь сохранить веру в то, что твое существование оправдано высшим смыслом.  

 

28-ая, "Золотая параллель", выпуск 2003 года

Мои ученики: Миша Алексеевский, Антон Лысков, Андрюша Санников, Илюша Литкенс, 
Ванечка Коровчинский. Все кандидаты наук, кроме Ильи Михайловича и меня, конечно.

 

 

 


Интервью записано в сентябре 2010 г., опубликовано в июле 2013 г.

Расспрашивал - Сергей Павловский (XX)
Расшифровывала - Таня Кухарева, Алеся Васильева, Стася Ботош (XXVIII)
 



Фильм "ЗОЛОТАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ"

Стихи и рисунки для Ольги Евгеньевны

www.1543.ru