В 43 школу я пришел в 1976 году. Но, как мне свойственно, пришел не по нормальному, 1 сентября, а только в середине декабря. Потому что переехал с родного Мосфильма, где я был король двора, на чужой для меня тогда Юго-Запад. Зато всех первоклассников вели в школу десятиклассники, а меня – Юрий Владимирович. С тех пор он меня за ручку и водил. И вытаскивал из всех неприятностей. Ну и вот с 1976 года я практически из этого здания и не ухожу. В 1993 я начал здесь работать, в 1998 преподавать. 

У нас в параллели было три класса. В «А» класс брали правильных детей правильных родителей, и он был такой образцово-показательный, каждый второй – комсорг. В «Б» класс брали тех, кто попроще. А в наш «В» класс – все остальное. Не то, чтобы мы были совсем бандиты, но проблем с нами хватало. И вот именно наш 8«В» достался только что пришедшей в школу, совсем молоденькой учительнице физики Евгении Валентиновне Эткиной. Она была только из института, очень понравилась Юрию Владимировичу, и осенью 1983 года он взял ее в 43 школу.

По-началу это было нечто феерическое. Перед нами была небольшого роста, хрупкая, по возрасту от нас почти не отличимая, запуганная девочка, склонная к разным эмоциональным всплескам. Нас это забавляло и мы часто то дело провоцировали – не по злобе, а просто посмотреть – что будет. И каждый раз это было что-то особенное. Часто Евгения Валентиновна просто лишалась речи от подкативших слез, поворачивалась к доске и все, что она хотела нам сказать о том, какие мы нехорошие и как мы не правы, она писала на доске. Мел крошился, скользил, падал, а она убегала в лаборантскую. Писала что-то вроде «Сейчас я ясно поняла всю бессмысленность моих усилий…» и так далее. Она очень эмоционально относилась к тому, что происходило на уроке. Если мы балбесничали, это ее жутко расстраивало.

Эта ситуация продолжалась пару месяцев. А потом началась внеклассная жизнь, которая все кардинальным образом изменила. Началось все со спорта. Из Евгении Валентиновны энергия плескала через край. Она решила поЗОЖничать (тогда это еще не было мейнстримом) и начала бегать. Утром бегать было затруднительно – уроки, поэтому она бегала часов в девять вечера – самое то. Ну а чтобы не расслабляться, чтобы сделать это занятие регулярным, она пригласила бегать с собой и свой класс. Это сейчас все ездят бог знает откуда, а тогда все были из окружающих домов. Сначала это было несколько воспринявших ее посыл девиц. Вечером они бегали, а утром делились впечатлениями – всем же было очень интересно, что же у них там за клуб по интересам? В итоге почти две трети класса регулярно нарезали круги по району. А зимой у них был каток. Я, правда, ни в том, ни в другом не участвовал. Единственный спорт, который я уважаю, это лежание на диване.

Но главное, что сблизило нас – это походы. Евгения Валентиновна шла в поход красиво! У всех серые скучные брезентовые рюкзаки, а у нее был такой оранжевый хендмейдовый рюкзак, тонкая капроновая ткань – чуть ли не парашютный шелк. Гигантский рюкзак ее мужа. Самым памятным стал один поход по Московской области. Это была полная авантюра – Евгения Валентиновна, отчаянный человек, и мы – других взрослых не было. Поход должен был продолжаться чуть ли не семь дней. В первый же день, как мы вышли, влупил дождь и не прекращался все время, пока мы бродили. Несмотря на отксеренные военные топографические карты мы умудрились заблудиться. В непролазном лесу, где ветки хлестали по лицу, мы наткнулись на непреодолимый забор из колючей проволоки, дальше шли вдоль него, а потом, наконец, вышли на некое шоссе, где нас аккуратно лицом в асфальт положил человек с автоматом. В этот момент надо было видеть лицо Евгении Валентиновны! Больше всего она переживала за карту. Карта была военная, со всеми нанесенными секретными бетонками и прочими объектами. И если бы ее нашли, вопросов могло бы возникнуть очень много – откуда, кто передал, ксерокс – множительная техника тогда была под особым надзором. Поэтому карту прятали на теле одного из моих одноклассников. Ну вот. Потом приехал начальник караула, посмотрел на нас усталыми глазами. А мы такие мокрые, с нас капает – с носа капает, с ушей капает, ноги по колено в глине с прилипшими непонятными растениями. Он вызвал машину ГАЗ-66, и нас довезли до КПП на выходе с территории военной части. Потом мы попали в какой-то небольшой городок, в котором была школа. Евгения Валентиновна заранее запаслась у Юрия Владимировича специально обученным письмом, о том, что мы совершаем какое-то очень правильное кашерное дело – ходим по местам боев или что-то вроде того, с просьбой оказывать нам всяческое содействие. Печать и размашистая подпись Завельского произвели впечатление на сторожа школы (были каникулы). Нас впустили в спортзал, разрешили взять маты. Даже открыли кухню и разрешили пользоваться плитой, где мы варили кашу. Такие были времена!

Еще в Таллин ездили на зимние каникулы в 1984 году. Пошли смотреть Старый город, гуляли после экскурсии сами по себе. Зима, ветер с Балтики, замерзли – зашли в кафе. И нам не продали кофе, потому что мы говорим по-русски. «Не понимаю» отвечали. Неприятно было. Уже тогда все это начиналось – 1984 год. В остальном нормально – жили в школе, пообщались тогда с эстонскими школьниками. Меня тогда еще удивило это в/на. Они, например, говорили не «Пойти на дискотеку», а «Пойти в дискотеку».

В общем, к концу года Евгения Валентиновна полностью утвердила себя в качестве классного руководителя и приступила к следующей фазе своей деятельности – начала нас исправлять. Если кто-то по ее мнению неправильно живет и развивается, она брала над этим человеком шефство, давала ему персональные поручения, грузила беседы. Мне она книжки совала. Я любил читать, но она считала, что не то. Это все было жутко нудное, типа «Мартина Идена» вместо «Острова сокровищ». Но я, скрепя сердце, читал. 

В походах у костра мы говорили о высоком. Об отношениях. О том, как правильно, как неправильно. Какие поступки хороши, какие нехороши. Что нужно делать. Общение с родителями. С ней мы все это могли обсуждать. И мы к ней в этих вопросах прислушивались. Она была нам тогда очень близка. В силу возраста, наверное.

 

Юрий Владимирович за мою школьную жизнь раза три меня просто спасал. За мной числились определенные подвиги, которые я совершил с абсолютно чистым и добрым сердцем. Ну, например, я очень не хотел расстраивать маму и, используя знания химии, исправил в дневнике четвертные оценки на те, которые мне казались справедливыми. Ну и когда выяснилось, документ, подделка – караул, расстрел на месте. Я так и объяснил Юрию Владимировичу, что я очень люблю маму, она расстраивается, а мне не удалось получить по этому предмету оценку 4, поэтому пришлось. Юрий Владимирович пожурил и отпустил.

А я очень любил тогда химию – метался между физикой и химией. После школы ездил заниматься химией во Дворец пионеров. Ну а химия в таком возрасте – это что-то связанное с огнем, со взрывами. Ну и я соорудил какую-то взрывчатую смесь. И мы с одноклассниками не придумали ничего лучше, как испытать ее на перемене в унитазе мужского туалета на втором этаже. Надо заметить, что все сработало отлично – взрыв был сильнейший, толчок в куски. Ну, террористический акт, фактически. Юрию Владимировичу я объяснил, что это не хулиганство, что это был научный эксперимент с непредсказуемым финалом. В третий раз я синтезировал хлорацетофенон – слезоточивый газ. Две недели размышлял, как из жидкости его превратить в аэрозоль. Нашел инженерное решение – взял пустой баллончик для заправки зажигалок, откачал оттуда воздух, опустил его в Чашку Петри с этим вонючим хлорацетофеноном – все это, конечно, в вытяжном шкафу, как положено. За счет разрежения хлорацетофенон туда зашел, заполнив баллон до половины, затем я баллон перевернул и соединил его специально изготовленным переходником с полным баллоном с газом, заполнив им оставшееся пространство. Присобачил туда насадку от освежителя воздуха и в результате получил действующее устройство вполне заводского вида, наподобие того, что сейчас использует милиция для поддержания правопорядка. То есть, когда это еще не было мейнстримом, я уже изготавливал такие штуковины. 

Закончив через две недели эту многотрудную работу, я принес ее в школу. Как сейчас помню – первый урок, алгебра, 28 кабинет. Я всегда сидел на задней парте у окна, не любил средний ряд, не любил ряд у двери – у меня такое жизненное кредо «оставьте меня в покое в самом дальнем углу». Сосед по парте спрашивает – закончил? Я говорю – да, смотри. Он взял попробовать – на кейс пшикнул. Принюхался – ничего. Пшикнул еще раз. А газ от сильного выброса ушел вперед. И я смотрю – девчонки перед нами начинают кашлять. Заходит Ирина Николаевна, облако газа доходит до нее. Ну, в общем, я опять Юрию Владимировичу что-то рассказывал про любовь к химии. 

Рано или поздно дело кончилось бы тем, что или меня бы все-таки выгнали, или от школы, как в том анекдоте, просто ничего бы не осталось. Слава богу, Евгения Валентиновна направила мою исследовательскую энергию в конструктивное русло, что спасло и меня, и здание школы. С ее подачи я начал заниматься приборами кабинета физики еще будучи школьником. В 9 классе, например, сломалась у нас электрофорная машина. Не искрила и молнии не давала. Устройство сложное – я три дня сидел с книжками, пытался разобраться, эксперименты проводил – так и так пробовал. В итоге у меня получилось! Я принес ее Евгении Валентиновне, и это был первый прибор, который я починил в кабинете физики. Потом я стал часто после уроков возиться с приборами, потом она просила помогать ей какие-то опыты в других классах ставить, что-то еще. Делал красивую дощечку с высоковольтным диодом – цепь накаливания, катод, анод, сюда ток проходит, сюда не проходит – много лет потом по ней учителя физики объяснял в 10 классе электричество.

А один раз она даже затеяла с нами ставить физический спектакль на сцене в актовом зале! Такой фейерверк опытов минут на сорок. Опыты нужны были зрелищные – у нас летали какие-то воздушные шары, которые удерживались в потоке воздуха. Рюкзак с пылесосом за плечами. Мы зажигали какие-то огненные дорожки, какие-то опыты с магнитами показывали. Это же надо было все организовать, всех собрать. Дело непростое. В те времена даже Волжина еще не всех могла собрать на репетицию. А тут маленькая хрупкая Евгения Валентиновна. Но все же собрались, организовали, сделали, у нас даже все получилось. Ну, почти все. Пылесос не взлетел. Репетировали с пылесосом на полу – работало, а когда его засунули в рюкзак, то заборное отверстие забилось тканью и нужного потока не получилось. Проблема-то пустяковая – если бы второй раз показывали, все бы получилось.

Евгения Валентиновна вела у нас физику до самого конца школы, кроме тех моментов, когда она уходила в декрет. Но классным руководителем с 9 класса у нас была уже замечательная Валентина Анатольевна. Так физика и химия всегда пересекались в моей жизни.

В старших классах нужно было один день в неделю (у нас четверг) ездить на УПК («Учебно-производственный комбинат» – система ознакомления школьников с реальным производством в рамках советской школы). Я ездил на электротехнику. Кто-то был штукатур-маляр, кто-то занимался автомобилями, чтобы после школы получить права. А часть народа решили оставить в школе и обучать педагогике. Так что «педагогический класс» – это набор учеников из 9А и 9Б («В» уже не было тогда), которые по четвергам оставались в школе и чему-то там учились. Среди них была как раз и будущий учитель истории нашей школы Ольга Эдуардовна. До сих пор не имею ни малейшего представления, чем они там занимались. Если бы мне тогда кто-то сказал, что мне предстоит преподавать в школе – я бы очень сильно удивился.

 

У меня тогда была мечта об океане. Человечеству кажется, будто оно покорило космос, хотя полвека уже продолжает копошиться где-то чуть повыше земной атмосферы. А в то же время оно ни черта не знает про океан. В силу технических затруднений мы ограничены весьма небольшими глубинами и ничего не знаем про огромные пространства на собственной планете. Ни про структуру дна, ни про обитателей. Я очень хотел изучать моря и океаны, изучать эхолокацию. В этом видел свою будущую специальность. Долго искал, нашел в МИРЭА – совсем рядом, очень удачно. Потом была армия, потом вернулся в институт, но нужны были деньги – параллельно по вечерам работал грузчиком на складе женской обуви в магазине Люкс – такой блатной грузчик. А с утра ездил на улицу Шверника в Акустический институт Академии наук имени академика Андреева. Совершенно закрытое учреждение. Всех нас долго проверял КГБ на благонадежность, а свой пропуск на вход я ни разу даже не держал в руках. Там была интересная система – в проходной была специальная панель, где я вводил некий цифровой код, вылетал пропуск, он падал в металлический стакан, охранник брал пропуск, смотрел на мою фотографию, смотрел на меня, кивал, я входил, а пропуск он отправлял обратно в хранилище. Первое, что ты видел на территории – лежащие рядком торпеды для подлодок и морские мины. Листы в тетрадях для лекций были пронумерованы и прошиты, выносить тетради из здания было нельзя. Полная секретность! Научный институт – акустика для подводных лодок, системы наведения, системы ориентации. Подводная лодка ведь не может ничего видеть, она может только слышать. Там были очень интересные преподаватели. С большим весом в науке. Физику нам читал Александр Сергеевич Сигов, который позже стал ректором МИРЭА. Мне повезло – мы с ним были соседями по подъезду и ездили по утрам на одном и том же 666 автобусе. 

Но доучился я только до 4 курса, как начались лихие девяностые – специальность мою закрыли и мечту об океане нужно было забыть. Денег катастрофически не хватало. Я зарабатывал на жизнь тем, что нашел людей, которые разбирали промышленную электронику из закрывающихся в те годы один за другим советских предприятий. Электронику разбирали в поисках деталей с содержанием драгметаллов. По факту с помощью кувалды и отвертки мы добывали золото на руинах рухнувшей страны. Там платили неплохо.

Как-то выдался свободный день, а я соскучился по школе и подумал – дай, зайду, проведаю своих учителей. И у Евгении Валентиновны как раз очередная проблема была – какой-то прибор опять не заводился. Я взялся помогать, починил. Потом история с золотом закончилась. Стал заходить чаще. А потом Евгения Валентиновна сказала – ты же приходишь, помогаешь, что-то все время делаешь, давай мы тебя как-то оформим на работу. И мы пошли к Юрию Владимировичу. Это был 1993 год.

В октябре 1993 года, когда по Москве ездили танки, я оказался не в то время не в том месте, и получил удар штыком в ногу. Получил колотое ранение бедра. В больнице я обратил внимание вот на что – выписали всех лишних, расставили койки в коридорах и все врачи были на низком старте – очевидно, ждали большого наплыва таких же, как я. Слава те господи, больница не наполнилась истекающими кровью людьми, более менее обошлось не очень большими жертвами. С тех пор политикой я больше не интересовался. 

В следующий раз я встрял во что-то серьезное только в 2015 году. Известное «Ледовое побоище» по поводу строительства нового корпуса нашей школы. Поимел кучу неприятностей и составил определенное мнение о либерально настроенных гражданах. В качестве метода борьбы эти «борцы со сталинизмом» не придумали ничего лучше, чем написать на меня донос в департамент образования. Привязаться было не к чему, привязались к моей коллекции ножей! Вот, мол, помещает фотки в интернете. Да, фотки ножей, интересуюсь, коллекционирую. Департамент спустил бумагу в школу. Юрий Владимирович вызвал меня: «Дима, что это?» Открыли, посмотрели – исторические ножи, алебарды, развитие холодного оружия, из чего их делают, как закаливают. Рассказал Юрию Владимировичу о выставках клинкового оружия, где я бывал. Огонь и нож – то, что сопровождает человека с незапамятных времен. Его голые руки без когтей сами по себе мало для чего приспособлены, нужны инструменты. Этим человек и начал отличаться от животных. Юрий Владимирович сказал «Я понял, иди». На этом вся политика закончилась. В итоге я сделал определенные выводы о нашей либеральной общественности. В сентябре здание, благодаря усилиям Юрия Владимировича, было построено, и больше я ни во что не лез. 

С 1993 до 1998 я занимался ремонтом приборов, осваивал и изучал новые приборы, помогал проводить экспериментальные уроки, потом эти уроки фрагментарно вел или кого-то из учителей заменял. Еще делал шкафы в кабинете физики до потолка – до самых портретов. Портреты великих физиков в 9 кабинете, кстати, висят с незапамятных времен, и они очень дороги и Юрию Владимировичу, и Александру Юльевичу. Как Александр Юльевич когда-то давным давно расставил их согласно своему пониманию истории развития физики, так они и висят. Спереди Ньютон, Максвелл и Эйнштейн, сзади все остальные. Ремонт в кабинете физики это ад – надо выносить все приборы, да еще под полом проводка к партам зацементирована. Но когда все-таки пришла пора делать этот ремонт, то специально все портреты пересняли, чтобы потом вернуть обратно ровно в том же порядке. Чтобы не дай бог не поменять местами Ландау с Капицей.

Ну вот, а потом Юрий Владимирович настоял на том, чтобы я все-таки получил педагогическое образование. На физфаке МПГУ пришлось досдать 21 предмет разницы с МИРЕА – не физику, а возрастную педагогику, психологию и пр. Я обложился учебниками и за семестр сдал 21 предмет на 4 и 5. Проучился 4 и 5 курс, защитил диплом по теме «Эксперимент и его роль в обучении физике». Диплом мне помогала печатать беременная жена. На госэкзамене нарисовал график распределения дифракции электронов, которого не было в учебнике, а я его запомнил с лекции – за это лектор от счастья поставил мне пять, меня похвалили и отпустили с миром. Принес документы Юрию Владимировичу и 1 сентября приступил к обучению Вовы Замского. Миша Бейлин, Света Збойкова, Ваня Михайлов, Джексон, все эти люди, 27 параллель.

Отъезд Евгении Валентиновны в Америку застал нас всех врасплох. Для всех это стало тяжелым ударом. Конечно, Евгения Валентиновна не просто бросила все и ушла, она привела вместо себя Наталью Викторовну Шаронову, своего научного руководителя в пединституте. Но я этот отъезд воспринял очень тяжело. Я тогда еще был максималистом, мне казалось, что это предательство – что за измена, какая Америка? Мне было очень тяжело. Я привык к ней, я привык работать с ней. И я не люблю перемены. Мне было очень не по себе. И Юрия Владимировича, как мне кажется, этот отъезд тоже очень сильно задел. По инерции мы еще какое-то время общались, но все реже и реже. У всех своя жизнь. Разошлись как в море корабли.

 

Что за человек Евгения Валентиновна Эткина? Какой я ее помню? Она очень увлекающийся человек. Она очень искренний человек. Она все принимает очень близко к сердцу. Она любит, когда за ней идут люди. Она считает, что то, к чему она ведет людей – это обязательно что-то правильное и хорошее. Она легко адаптируется к любой ситуации, легко принимает новое. Например, только пришел в школу новый прибор, а она уже переделала всю канву урока, чтобы его туда включить, чтобы показать на нем что-то новое.

К каждому уроку она готовилась, как к последнему. Я бывал у нее дома. Я видел, как тщательно она готовилась к урокам. Постоянно думала о них, искала какие-то новые ходы, искала новые способы показать физику своим ученикам, обсуждала со мной варианты приборов и приспособлений для этого. Она всегда относилась к тому, что она делала, крайне серьезно. Может быть даже более серьезно, чем нужно было. Как-то у нас с ней был разговор по поводу работы учителя и благодарности со стороны учеников. И она тогда сказала, что для нее самая главная награда и отдача, когда дети что-то самостоятельно делают, ставят для учителей – концерт на день учителя или новогодний капустник на сцене.

Ее профессионализм на моих глазах рос от урока к уроку. И это было очень заметно. С каждым годом Евгения Валентиновна все больше набиралась опыта и все меньше делала лишних движений. Менее эмоционально стала реагировать на негативные вещи, меньше расходовала нервной энергии. Она стала спокойнее, увереннее. И это ей позволило успевать делать еще больше дел. Она, например, занималась всей научно-методической работой – читать методические разработки всех учителей. У нас выходили сборники этих работ. Еще она чем-то занималась. Да и в целом, в школе на нее было очень много всего завязано. Она очень много времени тратила на то, что не связано непосредственно с физикой. Она общалась со всеми, была в центре нашего мира 1543, ни один учительский капустник без нее не обходился. 

Однажды она мне рассказала о своей семейной трагедии. В детстве у нее погибла младшая сестра. Она очень тяжело это переживала. И когда через какое-то время она кое-как пришла в себя после этой трагедии, она дала себе слово жить за двоих. Может быть, ее желание браться за все, за что можно схватиться, это еще из-за этого.

Она была очень энергичный и очень включенный человек. Несмотря на то, что к этому времени у нее уже двое детей было. По кипучести энергии я могу ее сравнить только с Волжиной. Она была особенная. Безапелляционная, максималистка. Всем, кто был с ней знаком, кто с ней долго общался, очень повезло в жизни. 

ДМИТРИЙ КОРОЛЕВ