Секрет молодости

Интервью Ю.В.Завельского 2007 года

ВИДЕОЗАПИСЬ РАЗГОВОРА /73 минуты/ 

 

О ЖИЗНЕННОМ ПУТИ

Юрий Владимирович, расскажите нам о себе. Как Вы в жизни себя ощущаете?

Когда меня спрашивают, кем я себя ощущаю, я думаю, что вообще по большому счёту я не столько директором себя ощущаю, сколько учителем. Учителем, педагогом. И когда я на заре туманной юности пришёл работать в школу, я вообще не думал, что я в ней так долго задержусь. Я собирался поработать там несколько месяцев, ну, может быть год, а потом оттуда удрать. Я совсем не думал о том, что буду учителем. И для меня было неожиданным, удивительным, мне даже в первые мгновения стало немного страшновато, когда я понял, что вот эти дети, которые меня окружали в той первой школе, оказались мне близки и дороги. Я отчетливо понял, что расстаться с ними мне будет очень трудно, я просто не смогу этого сделать. И еще я понял, что это мой роман. И вот с этим романом я живу уже почти 60 лет. 57 лет я живу с этим романом, читаю его постоянно, беспрерывно. Мне кажется, что этот роман – нескончаемая книга, конец которой наступит тогда, когда, может быть, и меня уже не будет на свете. 

В этом романе было много интересного. Интересного, волнующего, радостного, и вместе с тем было очень много трудного. Были моменты отчаяния, когда казалось, что вся эта деятельность не для меня, что я человек в школе случайный, что это мне просто показалось так, будто я прирос к детям, а у меня по-видимому нет тех данных, которые нужны человеку для того, чтобы быть рядом с ребёнком, понять его, узнать его, помочь ему. И, наверное, надо профессию менять... Да, такие минуты отчаяния у меня были. Они были не только в первый год, но и во второй, и в десятый, и в пятнадцатый. Ну, сейчас, конечно, это уже прошло, хотя сомнения в том, что я делаю, у меня до сих пор сохранились. Они, наверное, свойственны любому человеку, который занимается творческой деятельностью. А мне кажется, что педагогическая профессия – это тоже творчество, педагогическое творчество. Творчеству свойственны периоды сомнений, разочарований, моменты расставания с какими-то иллюзиями, которыми ты жил. Это вообще свойственно любому человеку, если он на свете живёт осмысленно, но педагогу особенно, потому что педагог всё время работает с людьми. 

Когда я стал директором, я начал работать не только с детьми, мне пришлось осваивать работу и со взрослыми людьми. Это учителя, это родители, это, скажем так, представители общественности. Работа со взрослым человеком сложнее, чем работа с ребёнком. Понимаете, ребёнок, всё-таки, ещё обладает некоторой незамутнённостью взгляда, он лишён дурных привычек, определённых предрассудков, которыми заражён взрослый, в ребенке еще нет каких-то определённых традиционных представлений, иногда положительных, а иногда очень мешающих жизни. Ребёнок чист, как бумага, и в этом смысле с ним легче работать. Он доверяет тебе, если правильно к нему относишься, если он чувствует, что ты его понимаешь. Скажем так, даже если не «понимаешь», а хотя бы «стремишься его понять», то он всегда это почувствует и повернётся к тебе лицом и пойдёт тебе навстречу. Со взрослым человеком работать так не получится. Это уже человек сформировавшийся, здесь нужны какие-то другие подходы. Здесь необходима уже определённая гибкость. И гибкость ума, и гибкость поступков, и умение подбирать каждый раз какие-то новые слова, а это очень трудно бывает, это очень трудно. 

 

Юрий Владимирович, расскажите, пожалуйста, о своем пути с самого начала.

Когда началась война, я закончил 7-ой класс, и больше я в школе никогда не учился. Началась война, и я начал работать. После войны, имея семиклассное образование, я сдал экстерном экзамены за три года, за курс 8-ого, 9-ого, и 10-ого класса, получил «Аттестат зрелости». С этим аттестатом я имел возможность поступить в университет и получить высшее образование. А после этого я начал работать в школе. 

Это было начало 1950-го года. Сначала я работал учителем, потом через короткое время меня к моему ужасу сделали завучем. Я не знал, что такое завуч школы, чем я должен заниматься, никто меня этому не учил. И когда я стал завучем, всё равно никто меня не учил, сам всему пытался научиться. Потом я работал завучем, потом снова учителем, работал классным руководителем долгое время, потом снова работал завучем, потом был заместителем директора школы по производственному обучению, потом я работал заведующим методическим центром Ленинского района города Москвы, когда мне приходилось организовывать методическую работу с учителями целого района Москвы. Это Комсомольский проспект, Остоженка, Пречистенка, Арбат. Вся методическая работа школ этого района осуществлялась нашим методическим центром, а я был заведующим этого методического центра. Потом я был заместителем заведующего отделом народного образования уже Гагаринского района города Москвы. Ну а в 1975-ом году стал директором 43 школы. 

Таким образом, когда я начал работать директором, за мной уже был достаточно большой и разнообразный опыт работы. Все участки педагогической деятельности мне были знакомы, поэтому мне было легче. Да, было очень много трудностей, но всё-таки их было значительно меньше, чем трудности у того директора, который просто из учителя и даже из завуча пришёл работать директором. У меня был богатый опыт. И он мне очень помог, конечно.

 

А как вы решили стать директором? 

Когда я стал директором, мне было 48 лет. Возраст достаточно уже, ну скажем так, солидный. И мне захотелось быть уже не просто участником педагогического процесса, а захотелось объединить людей вокруг себя и повести за собой. Было это у меня. У меня были какие-то мысли, какие-то намерения, у меня были чётко сформулированы определённые цели, я понимал те задачи, которые передо мной стоят, понимал, что значит учитель, и какова его психология. И когда должна была строиться наша школа (я тогда работал в отделе народного образования и одновременно учителем в 194 школе), я сам пошёл и сказал, что я хочу стать ее директором. Мне никто этого не предлагал, я сам предложил себя. И поскольку к этому времени у меня был уже определённый авторитет, меня поддержали и назначили директором. 

И вот таким образом взявшись за это дело, я его делаю уже 32 года. Как делаю – мне трудно судить. Не могу дать однозначную оценку своей деятельности на посту директора в течении этих долгих трёх десятков лет.

 

Да, 32 года - немалый срок...

Не то слово! Ученик, который поступил в пятый или восьмой класс, и первый раз меня видит, думает: «Боже, какой он старый!». Потому что для него я совершенно старый, а для пятиклассника просто древний дед. Ведь разница между мной и пятиклассником где-то порядка 70 лет! Это просто страшно. Ну, сейчас они, конечно, ко мне привыкли, полгода прошло, – я хожу по школе, бываю у них на уроках, они уже ко мне привыкли. Но я прекрасно понимаю их первое впечатление на первой встрече, когда мы с ними встречаемся в актовом зале 1ого сентября. Ведь для них педагогический опыт – это понятие абстрактное, и они не понимают, что у них директор, который обладает большим опытом жизни и опытом работы. Они на это смотрят совсем иначе. Директор у них, скажем так, невредный. Извините за выражение, не зануда, по каждому поводу он не будет лезть в душу и будет стараться, всё-таки, тебя, как бы это ни было для него трудно, понять. И может быть за это его стоит как-то ценить, вот и всё. 

 

БУТЫЛКА ШАМПАНСКОГО

Юрий Владимирович, расскажите, как Вы строили школу? Это же такая история замечательная. Про шампанское.

Весной 1974-го года я договорился о том, что буду директором в школе, которая будет строиться в Тропарёво. Связался с той организацией, которая будет строить школу. Это строительное управление находилось около метро Проспект Вернадского. Познакомился с начальством, короче говоря, я всё уже знал. И я знал совершенно точно, что в январе 1975-го года начнётся само строительство.

И вот 6 января 1975-го года, в то место, где сейчас стоит этот замечательный дом, с которым я сросся, который для меня является таким же родным домом, как мой собственный дом, где живёт моя семья, приехал экскаватор, который должен был начать рытьё котлована. Я знал об этом заранее, пришёл к назначенному времени и сказал экскаваторщику: «Я очень прошу не начинать работу экскаватора до тех пор, пока мы не разобьём бутылку шампанского о его ковш». И вытаскиваю из-за пазухи бутылку шампанского. Молодой парень, его звали, как сейчас помню, Сергей, говорит мне: «Слушай, зачем же так? Давай сейчас сядем, и в честь того, что ты будешь директором этой школы, давай с тобой вместе разопьём эту бутылку шампанского». Я говорю: «Серёжа, этого нельзя делать. Нельзя». Я рассказал ему, как спускают корабли со стапелей на верфях: разбивают бутылку шампанского о борт. Зачем? Ну есть такая примета. Если бутылку шампанского разбили в момент, когда спускают на воду корабль, этому кораблю предстоит счастливая жизнь и многолетнее, счастливое плаванье. «Я хочу, чтобы было такое же точно счастье и у той школы, которую мы будем с тобой строить». Ну вот. Но он меня по-прежнему уговаривал не разбивать бутылку. Наконец я ему сказал: «Ты знаешь что? Давай так сделаем: мы разобьём эту бутылку шампанского, а завтра я принесу другую бутылку, и вот ее мы с тобой разопьём». И мы разбили бутылку. С этого началась 43 школа.

Ну этим не закончилась, кстати говоря, история с шампанским. Когда на следующий день я побежал в центр купить бутылку шампанского, которую пообещал этому экскаваторщику, то шампанского я достать не мог. Это было 6-ое января, после Нового года – вспомним, что это был 1975-ый год, не было того изобилия, которое сейчас. После Нового года всё шампанское распили, и ни одной бутылки, ни в одном магазине я найти не мог. Тогда мне посоветовали обратиться в ресторан и там купить бутылку. Я пошёл в ресторан гостиницы «Москва», но там мне тоже отказали, потому что они могли продавать шампанское только на разлив, то есть надо было выпить на месте, с собой нельзя было брать. И тогда я пошёл к директору ресторана, и придумал жуткую историю, что у меня умирает родственница, и что ей врачи прописали пить шампанское. Знаете, почему я так сказал? Я вспомнил, как умирал Чехов. Перед смертью он попросил бокал шампанского, и ему врач разрешил. Он выпил бокал шампанского, сказав: «Я давно не пил шампанского», повернулся на бок и умер. Это лукавство мне удалось, и директор ресторана гостиницы «Москва» мне поверил, и дал мне эту бутылку. И я прибежал к экскаватору, и не успел оглянуться, как этот Серёжа уже разлил шампанское по стаканам. Тут же мгновенно, я даже не успел сообразить, он влил в это шампанское водку, и получился такой коктейль, от которого у меня поплыла вся земля под ногами, и я уже не соображал, где нахожусь. Как я добрался домой, это нужно рассказывать не по телевидению, и что со мной потом было, это тоже. Пусть эта тайна умрёт вместе со мной. 

Ну и так, значит, школа строилась, и в августе 1975-го года приёмная комиссия её приняла. Первого сентября 1975 года мы ее открыли, и первые ученики 43 школы вошли в здание. У меня до сих пор здесь лежит большой символический ключ с красной ленточкой от школы, который мне подарили строители. 

32 года я работаю в этом здании. За эти годы здесь многое изменилось. Из тех людей, которые открывали 43 школу, осталось всего два человека: Лариса Давыдовна Гуткина, мой заместитель по воспитательной работе, и Александр Юльевич Волохов, учитель физики. Остальных учителей здесь нет. Кто-то на пенсию, кто-то, к сожалению, ушёл из жизни, ну по разному складывалась судьба, кто-то уехал из страны… От того коллектива практически ничего не осталось, но, скажем так, те традиции, которые тогда постепенно были заложены в жизнь нашего коллектива, они сохранились. И мне кажется, что это не традиции, которые выражены в конкретных каких-то акциях, каких-то делах, каких-то датах, хотя это тоже традиции, но я имею в виду другое. Несмотря на то, что время изменилось, и страна стала другой, и в какой-то степени мы все в этой стране стали другими, психология людей изменилась, как теперь говорят, менталитет. Всё-таки тот дух старой школы конца 70-ых годов, когда 43 школа становилась на ноги, он, всё-таки, в значительной степени сохранился. Дух демократичности, дух, осмелюсь сказать, определённой интеллигентности, которой я очень дорожу в людях, дух внутренней свободы, которую должен испытывать любой человек: и взрослый, и ребенок. 

 

ГИМНАЗИЯ 1543

А как Вы решили из директора просто школы стать директором гимназии? Как пришло такое решение?

К концу 80-ых годов коллектив 43-ьей школы представлял собой в массе своей содружество творческих высококвалифицированных учителей. И этим людям работать в рамках той образовательной системы, которая сложилась у нас в течение 15 лет, стало уже просто скучно. Они те задачи, которые стояли перед той прежней школой, в своей деятельности, в своём творчестве переросли. Они стремились к чему-то большему и более интересному. И поэтому как только возникла возможность создать образовательное учреждение нового типа, я подумал, что было бы неплохо и нашу школу перевести в этот новый статус: «гимназия». Потому что и структура самой гимназии, и само по себе содержание образования в гимназии оно иное, и оно больше соответствует стремлениям, увлечениям тех людей, которые у нас в школе работали. Им так будет интереснее. 

И такая вот смена, смена статуса, а вместе с ней смена и самой парадигмы образования, она безусловно положительно сказалась на нашей деятельности в конце 80-х, в начале 90-ых годов. Она как бы внесла новую свежую струю в деятельность коллектива. И мы тогда в первые годы становления нашей гимназии очень много и очень интересно работали. 

 

 

ИСКУССТВО

Вы сказали, что в юности не собирались быть учителем. А чем бы Вам хотелось заниматься? 

Я хотел свою судьбу связать с искусством. Я очень любил искусство и, как мне кажется, я довольно тонко его чувствую. Есть такая у меня, ну может, генетически заложенная и потом развитая в ходе жизни такая чувствительность по отношению к искусству. И мне очень хотелось этим заниматься. Я бы с удовольствием закончил, допустим, отделение искусствоведения в университете или закончил бы театроведческий факультет в ГИТИСе. Но сложилась так моя судьба, что я не смог этого сделать. Случайно я стал учителем. Судьба моя, жизнь моя так или иначе уже сложилась, и я об этом не жалею. Нет, не жалею. 

Хотя иногда я думаю об этом, а вот если бы сложилась судьба по-другому, как бы тогда это всё было и что было бы сейчас? А достиг бы я в искусстве того, чего я достиг в педагогике? Может, достиг бы большего, а может, достиг бы меньшего. Мне трудно сказать. Нет, жаловаться на мою судьбу мне грешно! Жизнь распорядилась по-своему. И я очень благодарен ей.

 

Юрий Владимирович, расскажите, пожалуйста, о театре. Вы же таких артистов видели!

Ну ребята, это было такое счастье! Я видел то, что сейчас вспоминаю с такой любовью, с таким ностальгическим чувством! Люди вспоминают об этом времени с ужасом, потому что время действительно было жестокое, трудное, тяжёлое и по-своему страшное. А я вспоминаю об этом времени с такой улыбкой. Я очень любил театр! Я жил в нём! Я буквально жил в нём, не было такого вечера, когда я бы не был в театре. И я видел великих артистов, великих! О них вспоминать одно удовольствие. И Качалова, и Москвина, и Книппер-Чехову, и Лидию Михайловну Кореневу – это всё старый-старый МХАТ. Помню Алису Георгиевну Коонен в Камерном театре. Помню Александра Яковлевича Таирова, который выходил после каждой премьеры кланяться перед публикой. Помню Александра Алексеевича Остужева. Помню Бабанову Марию Ивановну. Помню, как я плакал в театре на многих спектаклях, такое это было потрясение. Помню этих замечательных «старух Малого театра»: Варвару Николаевну Рыжову, Евдокию Дмитриевну Турчанинову, Александру Александровну Яблочкину, Ольгу Осиповну Массалитинову. 

Мне кажется, что если бы сейчас все они воскресли, и тот театр был бы возрожден, то наше новое поколение зрителей, возможно, такое искусство и не приняло бы. Это было совсем другое искусство, это была совсем другая игра, так сейчас не играют. Я не буду говорить: сейчас играют лучше или хуже, не об этом речь. Это просто был совсем другой театр. Это был настоящий, богатый традициями, русский реалистический психологический театр, который сейчас постепенно, как мне кажется, уходит из искусства. Я редко бываю теперь в театре, но когда мне приходится бывать, и я смотрю спектакли, особенно по пьесам русского или зарубежного классического репертуара, то мне многое не понятно. Многого я принять ну никак не могу. Я не хочу никого осуждать, я не хочу никого критиковать, ни режиссёров, ни актёров, ни сценографов, ни драматургов, но это другой театр. Это уже театр не мой.

Наверное, не многие примут то, что я скажу, но мне всё-таки кажется, что тот авангард, который наступает на искусство, который идёт как бы на смену старому, традиционному искусству (и это не только в театре, это и в изобразительном искусстве, это везде так), вот в этом авангарде нет главного, что раньше было в искусстве, нет души. Вот там была душа! А этот театр душевно выхолощен. Не знаю, может быть, я не прав, но мне вот эта душевная скудость того, что я сейчас вижу, она мне не нравится. Я это не могу поддерживать. И поэтому я это искусство не воспринимаю. Я больше читаю сейчас, чем смотрю. Больше читаю. 

 

А в консерваторию по-прежнему ходите? 

Ну что вы, постоянно! Не может такой недели пройти, чтобы я не был в консерватории! Такая неделя будет для меня неполноценной. Я не могу жить только одной работой, как бы я её не любил. Мне нужна какая-то подпитка, и поэтому я хожу в консерваторию. Музыка осталась со мной. Классическая музыка, как мне кажется, единственное искусство, которое, осталось неизменным. Ну, её можно аранжировать, можно, допустим, Бетховена исполнять на саксофоне, на барабане, на литаврах, на чём угодно. И я это допускаю. Но всё-таки, когда я прихожу в консерваторию и слушаю пианиста, или скрипача, или симфоническую музыку, я получаю огромное удовольствие. Ну что Вы! Я получаю огромное удовольствие, это такая подпитка, это такое подспорье, это такая духовная и душевная моя поддержка в этой жизни! Я просто молодею на какое-то количество лет. Пусть временно, потом-то всё восстанавливается, возраст от меня всё равно никуда не денется, какую бы музыку я не слушал, но это здорово, я получаю большое удовольствие. 

В первый раз я попал в консерваторию зимой 1942-1943 года. Большой зал консерватории в то время был необычен: днём там показывали кино, а вечером шли симфонические, вокальные, инструментальные концерты. В то время было большое количество сборных концертов. Я помню, как в консерватории выступали и Качалов, и Москвин, и Нежданова пела. Это же всё было на моих глазах! Молодой Ойстрах, Гейль, все они выступали во время войны. И вот с тех пор, сколько лет уже прошло, 60?, нет, 70, как я хожу туда. Большой зал консерватории – это одно из святых мест в Москве. 

Есть несколько святых мест для меня: это конечно консерватория, это старый Художественный театр, теперь его нет, только здание осталось, это Малый театр, это Театр на Тверском бульваре, где был Камерный театр, это Пушкинский музей, в который я впервые пришёл в 1945-ом году, потому что во время войны он был закрыт, это Третьяковка, ну вот, пожалуй, это самое святое, что для меня существует в Москве. Иногда меня спрашивают: «Вот многие уехали за рубеж, живут в других странах, эмигрировали, устроились там». Я говорю: «Я не могу этого сделать. Мне в любой стране будет скучно. Комфортнее, чем здесь, безусловно, удобнее, наверное, в чём-то легче, но скучно будет. И кроме того, я не могу отсюда уехать, я не могу уехать от этих святых мест!». А мне говорят: «Ну там же, допустим в Нью-Йорке, там такие симфонические концерты, Юрий Владимирович, каких Вы в Москве не увидите». Согласен. Но там нет Большого зала консерватории. А он намоленный этот зал. В том числе и мною. Это святое место. И могил на Новодевичьем кладбище, их там нет, в Нью-Йорке, а здесь они есть. Я могу пойти на могилу Качалова, или кого-то другого, а там не могу этого сделать. Это свято для меня, я не могу от этого оторваться. В этом мои корни.

Всю жизнь любил поэзию, читал стихи, переписывал, выучивал, запоминал, постоянно читал про себя, идя на работу из дома, идя домой с работы, в трамвае, в троллейбусе, в метро, в трудные минуты жизни, в счастливые минуты жизни, всегда на ум приходили поэтические строчки. Не знаю, мне кажется, что человек, лишённый поэтического слуха, это человек, для которого потеряны какие-то очень важные краски жизни, без которых представить себе жизнь в её полном объёме, в её подлинной красоте и яркости невозможно. Когда-то английский поэт Кольридж сказал: «Что такое поэзия? Это лучшие слова в лучшем порядке». Лучшие слова в лучшем порядке! Мне кажется, что вот это определение поэзии наиболее точно определяет её, её суть, её обаяние. 

Золотой век в русской литературе был, всё-таки, веком прозы, а Серебряный век – это век поэзии. Тогда поэзия доминировала в литературе, и поэтическое слово звучало из уст великолепных, выдающихся, великих, гениальных поэтов. Я даже не говорю об этой знаменитой шестёрке: Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, но сколько других поэтов было замечательных, замечательных поэтов. Фёдор Сологуб, послушайте:


… Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
— Что сделал ты? — меня он вниз
Железным посохом не сбросит.

Скажу: — Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Петр, многообразны.

Но я — поэт. — И улыбнётся он,
И разорвет грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощен,
Внимать святое ликованье…

Мне кажется, нигде поэзия не занимала такое место в культурном обиходе человека, как в России, нигде. Хотя, поэзия достаточно высоко была развита во Франции, Англии, Германии. И всё-таки, русская поэзия – это феномен мирового значения. К сожалению, поэзию трудно перевести на чужой язык. Поэзия не переводится. Я не помню, кто-то из французов сказал, Аполлинер по-моему, что переведённое на другой язык стихотворение похоже на изнанку ковра: общий рисунок проглядывается, но краски потускнели, яркости нет. Да, общий рисунок ковра мы видим, но уловить тончайшие переходы от одной строчки к другой, от одной поэтической мысли к другой поэтической мысли в переводе невозможно. Для того, чтоб постичь поэзию, нужно язык знать очень хорошо. 

 

 

Юрий Владимирович, вот Ваши знаменитые речи на Выпускных вечерах, говорят, что они никогда не повторяются, это правда? Вы каждый раз пишете новые? 

Как вам сказать, ребята, я эти речи не пишу, но я их, безусловно, продумываю про себя и пытаюсь не повторить предыдущих своих выступлений. В каких-то случаях, безусловно, повторы неизбежны, потому что сама акция окончания школы, она по сути одна и та же. Но я всё-таки пытаюсь не повторяться. Для меня самое главное, расставаясь с учеником, произнести такие слова, выразить такие мысли, над которыми он мог бы серьёзно наедине с самим собой задуматься. Чтобы он хоть в какой-то степени помнил об этом и этим руководствовался, при одном условии: если он согласен со мной. Ведь может случиться так, что я какую-то мысль выражаю, а ученик с этой мыслью не согласен. Я это вполне допускаю. Но если он согласен со мной, то мне очень хочется, чтобы он эту мысль запомнил, чтобы она в нём как можно дольше жила, чтобы он ею руководствовался в своих поступках, в своих движениях, в своей работе, в своих стремлениях и в своих мечтах. Стараюсь это делать. Насколько это у меня получается, мне трудно сказать, но очень хочется такие слова говорить ребятам на выпускном вечере, расставаясь с ними. 

 

КОМИССАР ЖЮВ

А ещё помните, как к Вам пришли ребята и попросили у Вас разрешения дать Вам прозвище. Помните? 

Вот мы открылись в 1975-ом году, и пришли первые ребята к нам. Это очень тяжёлые ребята были, в 8-9-ых классах. Это были те ребята, от которых другие школы пытались избавиться, и поэтому всех их направили сюда, пусть с ними возится новая школа. Родителей привлекало то, что та школа их пыталась отторгнуть, а в новой школе другой коллектив, другой директор, новое красивое здание, поэтому все хотели сюда попасть. И попало много ребят чрезвычайно трудных, сложных ребят, и мне пришлось потратить много усилий для того, чтобы их, понимаете, для меня это самое главное, повернуть лицом к себе. Пусть я их не исправлю, но чтобы они понимали, что я человек, который в них заинтересован, что я человек, который не хочет им зла. Я хочу им добра, но это добро может быть сделано только тогда, когда с их стороны будет какая-то ответная реакция, какое-то ответное движение, и они должны не только ко мне, но и по отношению ко всей школе, по отношению к своим учителям и товарищам стать добрыми и отзывчивыми. 

И вот, значит, прошёл один год, наступает следующий. И однажды вот в этот кабинет, где мы сейчас с вами присутствуем, приходит группа мальчиков 10-го класса. Их было человек, наверное, двенадцать. И говорят: «Юрий Владимирович, мы пришли с Вами посоветоваться». Я решил: ну как это здорово! Ребята пришли со мной посоветоваться, значит, всё-таки, весь прошлый год я потратил недаром. Они сели на эти стулья и говорят: «Как вы считаете: учитель, который имеет прозвище, это всегда неуважаемый ребятами учитель или это может быть уважаемый учитель?» Я говорю: «И то, и другое может быть. Это может быть человек, которого не уважают и это может быть человек, которого ребята уважают, и это прозвище для него может быть совершенно не оскорбительным». Тогда они говорят: «Вот мы вас глубоко уважаем. Но мы хотим дать вам прозвище и решили посоветоваться с вами, не обидитесь ли Вы?» Я опешил. Несмотря на весь свой педагогический опыт, у меня таких ситуаций никогда в жизни не было! Я говорю: «Ну скажите, пожалуйста, а какое прозвище?», а они мне отвечают: «Вы смотрели фильм «Фантомас»?» — «Нет, не смотрел» — «Мы вас очень просим посмотреть этот фильм. А потом мы к вам еще раз придём». 

Я пошёл смотреть этот фильм. Тогда в кинотеатрах все эти фильмы шли подолгу, это не то, что сейчас, ведь фильмов было мало. Я посмотрел. Такой забавный фильм с приключениями, с какими-то погонями, со слежкой там и так далее. Они приходят ко мне через какое-то время: «Вы посмотрели фильм?» — «Посмотрел» — «Вам понравилось, как играет Луи де Фюнес?» — «Очень! Это очень здорово». — «А не кажется ли вам, что вы похожи на него?» — «Я не знаю. Мне же довольно трудно со стороны посмотреть на себя» — «Нет, ну вы же вылитый Луи де Фюнес!» 

Я после этого разговора пришёл домой и говорю своей жене: «Слушай, скажи, пожалуйста, вот я похож на Луи де Фюнеса?». Она так посмотрела на меня: «Ты знаешь, да. Да, да, ты похож. А кто тебе сказал?». Я говорю: «Вот ребята сегодня сказали мне». — «Ты знаешь, это здорово. Я никогда не думала об этом. Ну, вот я сейчас на тебя смотрю, манера говорить, движения, твои жесты они во многом напоминают этого актёра». 

И ребята мне говорят: «Можно мы вас будем называть Комиссар Жюв?» Так по фильму зовут героя Луи де Фюнеса. Я так подумал и говорю: «Ну, валяйте! А что тут особенного? Ну, валяйте». И они меня так стали называть. Они не скрывали этого, и они писали, я помню, мне открытки: «дорогому нашему Комиссару Жюву». И в течение долгого времени это прозвище было за мной. Сейчас уже как-то это сошло. Новые ребята, фильма этого они уже не видели, всё это исчезло. А раньше, да, с этого все начиналось. 

А тогда, когда они ушли, я подумал, что всё-таки эти полтора года ни для меня, ни для них не пропали даром. Всё-таки, вероятно, что-то я в них заложил, раз они пришли ко мне советоваться по такому поводу. Значит, я их всё-таки по отношению к себе как-то расположил. И я тогда подумал: а всё-таки, это моё достижение, это мой успех. 

 

 

СЕКРЕТ МОЛОДОСТИ

Юрий Владимирович, а как надо жить? В чём смысл жизни?

Радоваться жизни. Радоваться тому, что есть жизнь вокруг. Вы понимаете, ребята, самое главное, это уметь находить радость в том, что вы видите вокруг себя. 

У меня возраст уже не молодой, 80 лет скоро будет, а я ещё работаю. И усталости при этом особенной не чувствую, нет её у меня. И меня спрашивают: «Каким образом вы так сумели себя сохранить?». И я им так сказал: «С моей точки зрения, секрет молодости состоит в двух вещах. Если вы хотите в старости жить так, как вы жили в молодости, для этого вы должны обладать двумя свойствами. Первое, вы должны быть оптимистом. Вы должны понимать, что завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний. В этом должна быть ваша твёрдая уверенность, и вы должны этот завтрашний день выстроить таким образом, чтобы он действительно был лучше, чем вчерашний. И если вы сможете таким образом жить, это будет одна из опор в вашей жизни. Вы будете таким образом себя поддерживать и физически, и морально. А второе – меньше отдыхать, больше работать. Меньше отдыхать. И вы продлите свою жизнь, и будете в 80 лет чувствовать себя так, как вы чувствовали себя в 40 или 45. Будете!» 

Вот это мои секреты, и я их говорю вам. А откуда черпать силы, и как жить на этом свете? Радоваться жизни, радоваться каждому дню, видеть в этой жизни радостные и светлые стороны. Да, только таким образом и никак иначе. Меня всю жизнь поддерживала эта вера в жизнь. И искусство: музыка, театр, изобразительное искусство, литература. Да, меня это всю жизнь поддерживало – вера в силу искусства и вера силу жизни, которая всё преобразует.

 

Большое Вам спасибо, Юрий Владимирович! Ещё хотелось бы попросить сказать что-нибудь Вашим ученикам.

Что я могу сказать? Ну, я могу только пожелать. Пожелать успехов и удачи в этой жизни, в личной жизни, в работе, в труде, в деятельности, которой они занимаются. Пожелать, чтобы они не теряли веру в себя. Верить в себя до конца, быть верным себе, верным своим идеалам, идеалам юности, той юности, которая совпала с их пребыванием здесь, в школе 43, в нашей гимназии. Верить и не забывать те идеалы, стараться их придерживаться, быть верными им. Выстроить свою жизнь таким образом, чтобы этим идеалам не изменить. 

 

 

22 февраля 2007 года 

Расспрашивала Александра Соколовская, #23 параллель

Снимал Сергей Павловский, #20 параллель

Текст подготовила Оля Белякова, 6В, #51 параллель



Страница Ю.В.Завельского на сайте 1543