Каждый раз, когда я замечаю, как с дерева у школы срывается лист, то внимательно слежу за его полетом и думаю о том, что у меня был замечательный учитель физики – Евгения Валентиновна Эткина. Более двух десятков лет прошло с того дня, как я видел ее последний раз, но ее улыбка, длинные рыжие волосы, голос и уроки не выходят из моей памяти. Когда мы встречаемся с одноклассниками, то если не в каждом втором, то в каждом третьем разговоре всплывает ее имя. Особенно если речь заходит о науке: "А, помнишь, Эткина про это говорила..."

Что сильнее всего запоминается из школьных лет? Как ходили в поход, кто-то промочил ноги и влез в чужой спальник. Или как ставили капустник, репетировали до часу ночи и сначала ничего не получалось, а потом так зажгли, что встряхнули всю школу. Или общая поездка, или шумная ссора, или выигранное спортивное состязание. К сожалению, ничего такого у нашего класса с Евгенией Валентиновной никогда не было. Мы ни разу не встречались вне школьных стен, и по пальцам одной руки можно пересчитать, сколько раз мы с ней вообще сталкивались вне кабинета физики. А ведь Эткина в 43 школе играла одну из ведущих ролей: мотор педагогических экспериментов, редактор школьной газеты, звезда учительских капустников, заводила спортивного образа жизни. Нам всего этого кайфа не досталось. Вернее, это мы не умели его поддержать, мы были скучным классом. У нас она просто вела физику. Мы даже чай вместе ни разу не пили. Только уроки и все.

Но оказывается, что и одних только уроков бывает вполне достаточно, чтобы с благоговением и благодарностью вспоминать своего учителя десятки лет. Особенно, если учитель выдающийся. Но это много позже мы узнали, что она кандидат педагогических наук, прирожденный мастер своего дела, разработавший собственный курс преподавания. Что после 43 школы она уедет в солнечную Калифорнию учить американских профессоров тому, как надо преподавать студентам физику. А Юрий Владимирович Завельский до самых последних лет в должности директора гимназии 1543, разбирая уроки начинающих учителей, неизменно будет ставить им в пример педагогические приемы и находки Евгении Валентиновны Эткиной, которую очень высоко ценил. Ничего из этого мы, будучи школьниками, еще не знали и просто ходили на ее уроки, с подростковой наивностью принимая редкое педагогическое мастерство за что-то само собой разумеющееся.

Харизматичный учитель цепляет сразу. Свой первый урок физики в 9 классе она начала так: "Посмотрите за окно. Видите, с дерева падает лист?" В начале сентября из окон 9го кабинета хорошо видны густо насаженные предыдущими поколениями школьников клёны и березы. "С дерева падает лист, он кружится на ветру, цепляется за ветки, поворачивается разными сторонами. И никакая наука не может указать точное место, куда именно он приземлится. Это слишком сложно! Понимаете? Наука не может описать одно из самых простых природных явлений – обычный листопад! Поэтому запомните сегодня и навсегда – большое заблуждение полагать, что наука изучает реальный мир вокруг вас. Это может делать только литература. Наука же поступает так – придумывает близкую к реальному миру модель, описывает и изучает эту модель, выводит закономерности и потом проверяет полученную теорию на практике. Итак, открываем тетрадки и пишем определение: "Материальная точка – это..."

Мы как разинули рты на том первом уроке в 9 классе, так больше их не закрывали до конца 11го. Каждый новый урок был открытием. Динамика зашкаливала. Скорость речи, скорость мысли, ни мгновения в пустоту! Ее голос был резок и звучен, а движения упруги и плавны. За три года я ни разу не помню, чтобы она во время урока присела, или чтобы нам стало скучно. Никому и в голову не приходило в трезвом уме и твердой памяти по своей воле прогулять урок физики.

Было несколько любимых анекдотов, которые часто всплывали при решении задач. Один про «вылить воду из чайника – свести задачу к предыдущей», другой про эксперимент над обезьяной, которую посадили в клетку с высоко висящим на дереве бананом: «чего думать? трясти надо!» Если задача долго не получалась, и требовалась помощь учителя, Евгения Валентиновна так и говорила: «Выливай воду из чайника». Если в задаче не было никакого второго дна, и она решалась в лоб: «А чего тут думать? Тут трясти надо!» Если мы лезли с подсказками отвечающему, она вспоминала анекдот площадь, где «советами замучают». А когда совсем от нашей въедливости уставала, то говорила так: «Вы знаете, кто такой зануда? Это человек, который в ответ на приветствие «Как дела?» начинает рассказать, как у него дела». 

Лаборантом работал выпускник ее класса Дима Королев, будущий учитель физики 1543 Дмитрий Юрьевич. Когда для демонстрации очередного физического явления нужно было принести из подсобки и запустить какой-нибудь особенно громоздкий прибор, она открывала дверь лаборантской: "Дима, сделай нам вакуум". И Дима своими мощными руками крутил массивную ручку вакуумной машины, и в колбе под стеклом вновь оживал увядший воздушный шарик.

Эткина бывала в Америке, рассказывала, как там учат физике, рекомендовала какие-то книжки, приводила на уроки американских учителей, когда те приезжали в Россию, сама рассказывала об особенностях американской жизни. Когда мы изучали газовые законы, шутила, что установивший их Гей-Люссак – это на самом деле два разных человека. Мы были наивные советские дети, и эти американские шуточки понимали далеко не сразу. 

К нашим урокам она привлекала маткласс XIX параллели, наших "старших братьев", как мы их называли. Они принимали у нас задачи на зачёте, помогали проводить эксперименты. Однажды по ее просьбе Антон Поспелов за два урока раскрыл нам Специальную Теорию Относительности. С непривычки ему не хватало площади доски для длинных формул, у него крошился мел, он волновался, ошибался в вычислениях, мы даже пару раз помогли ему справиться. В итоге Эткина добилась своей цели – когда не твой учитель, а человек старше тебя всего на год при помощи обычной школьной алгебры из одной только гипотезы о конечности скорости света за два урока выводит фантастические, умопомрачительные следствия вроде увеличения длины, замедления времени и «парадокса близнецов», это наглядно демонстрирует всю простоту и красоту Эйнштейновской теории. Робот или учебник изложили бы теорию правильнее и стройнее, но именно крошащийся мел, ошибки в вычислениях и, когда все, наконец, сошлось, заново пережитый восторг открытия, – все это работает как соль и перец, без которых блюдо пресно и не запоминается. Чтобы урок остался в голове, а то и в сердце, обязательно нужен живой человек. Живой человек нужен не только для литературы, но и для физики. 

Евгения Валентиновна Эткина проработала в школе не очень долго – немногим более десяти лет. Но темп роста ее педагогического мастерства, как я теперь понимаю, сопоставляя впечатления ее выпускников разных лет, был невероятным. Э-ткина росла как Э-кспонента. Да, нам не досталось ни капли ее внеучебной деятельности, зато мы собрали все сливки ее деятельности профессиональной. Мы получили по-максимуму, ведь мы были последним матклассом в 43, который Эткина довела до конца. 

Кроме основной школьной физики, она вела у нас и разработанный ею курс Астрофизики, уже опробованный за год до этого на «старших братьях». Курс был на английском языке – Евгения Валентиновна пыталась обучить нас двум предметом сразу. Это была лекция, потом основные тезисы и неизвестные новые слова на листочках (учебников по этому предмету, конечно, не было), потом попытка диалога на языке, и только в самом конце, последние минут десять по-русски. С тех пор некоторые термины этой науки для меня органичнее звучат по-английски, потому что впервые услышал их именно так – white dwarf, red giant, main sequence (диаграмма Герцшпрунга-Рассела), nuclear fission & nuclear fusion etc.

Она читала нам свежие статьи о новых открытиях орбитального телескопа Хаббл, рассказывала о том, кто такой сам Хаббл, мы изучали небесную механику, спектр излучения и спектр поглощения, красное смещение, реликтовое излучение, искривление пространства-времени, эволюцию вселенной, Бора, Шредингера, Планка, проблему поиска нейтрино в подземных бассейнах с хлором для выяснения вопроса – идет ли сейчас на солнце термоядерный синтез или оно уже медленно остывает и пр. Когда через несколько лет в курсе Дифференциальной геометрии нам рассказывали о Метрике Шварцшильда, а на Квантовой механике про Уравнение Эйнштейна, и однокурсники по мехмату удивлялись, как это можно такие вещи помнить еще со школы, мы с одноклассниками всегда отвечали: «Знаете, у нас был замечательный учитель физики – Евгения Валентиновна Эткина». 

А еще Эткина раз и навсегда отучила нас от школярства. Курс Астрофизики был факультативом, ходить на него было необязательно, но 95% нашего маткласса (собственно, вся мужская его часть) каждую субботу по темноте и сугробам неизменно шли на «нулевой» урок – ведь в 9-ом кабинете уже горел свет, и Евгения Валентиновна в модном белоснежном пуловере раскладывала отксеренные листочки на наши парты. И мы не просто ходили на необязательный, но интересный факультатив, мы еще и выполняли по нему непростые домашние задания – нужно было выучить наизусть целый абзац англоязычного научного текста. И мы учили. Мы могли не выучить диалог по школьному английскому «Hоw Do You Do, Mister Smith!», не сделать еще какое-нибудь Д/З, но не выполнить задание по Астрофизике было невозможно. Потому что во всех других случаях ты рисковал просто какой-то нелепой двойкой, оставаясь в сравнительно нормальных, ну, нейтральных отношениях с учителями этих предметов. «Не выучил – два», это как «ничего личного, только бизнес». Астрофизика же была факультативом, там не было отметок, нас не ругали, но получить в ответ на жалкое лепетание «бе-ме, не успел выучить» разочарованный взгляд Евгении Валентиновны было невыносимо. Она была прежде всего женщиной и умело этим пользовалась. В старших классах она выстраивала с учениками взрослую систему отношений, после которой школьные условности, все эти выговоры, дневники, оценки, включая и те, что в аттестате, казались уже каким-то детским садом. Ее одобрительное слово, улыбка, заинтересованный взгляд стоили дороже любой пятерки. Ей хотелось писать не контрольные, а стихи. У меня это получилось только спустя несколько лет после школы, и совсем по другому поводу – в письме к разочаровавшемуся в жизни другу:

Ты говоришь – звезда твоя погасла
Ты говоришь – звезда была прекрасна, 
Но погасла

Меня учили астрофизике
Меня учила астрофизике красивая женщина
Красивая женщина в школе Сорок Три
Это было давно еще
Она говорила мне – «Смотри! 
Смотри-те де-ти, 
У любой звезды есть два пути
Два варианта смерти для любой звезды

Один – Взорваться. Вспыхнуть. Озарить
Своим сияньем все галактики на свете
И вмиг исчезнуть
Навсегда. Совсем. 
Со всех локаторов и телескопов на планете.

Другой же путь – не потеряв ни атома себя, 
Ни одного протона не отдав в холодной вакум
Уменьшиться до точки, до нуля, 
До невозможности самой найти себя 
И стать Black Hole – Черная Дыра».

Невероятно, но факт – оказывается, если совсем немного изменить значения основных физических констант, то мир рушится. Мы это проверяли своим руками на уроках. Чуть изменишь скорость света, гравитационную постоянную или постоянную Планка – и все, хрупкий баланс нарушается – звезды перестают зарождаться, светить, взрываться, а тогда не образуются сложные атомы, не формируются планеты, в итоге не может появиться жизнь. Из несчетного количества вариантов настроек при запуске этой Вселенной кто-то выбрал именно такие параметры, при которых только и мог появиться человек. Да, на это потребовались миллиарды попыток в триллионах звездных систем, но при других изначальных параметрах, человек бы вообще не мог появиться. То есть Вселенная почему-то оказалась настроена на появление в ходе эволюции своего наблюдателя – того, кто сможет ее постигать и изучать ее тайны. "The universe should have a possibility of creation of observers at some stage" – «Антропный принцип», который ученые сформулировали во второй половине XX века. Обогнув земной шар, наука вернулась к религии. Обогнув здание школы, физика соединилась с литературой. Вместе эти два школьных предмета сформировали то, что называется мировоззрением. Можно забыть газовые законы или разучиться считать силу тока, но как устроен мир в целом, забыть уже не получится. Эткина по-настоящему и всерьез формировала картину мира. 

Школу мы покинули одновременно, она уехала в Америку сразу после нашего выпуска в 1995 году. Интернет-связь тогда только-только зарождалась, и мы специально встречались с одноклассниками в кабинете информатики, чтобы на DOS-компьютерах смешной латиницей писать коллективные письма Эктиной. Она так же весело нам отвечала. На нашем втором курсе Евгения Валентиновна приезжала в Москву на защиту, и мы большой толпой помогали ей раскладывать по стопкам пачки свежеотпечатанных копий диссертации. Потом, как это обычно и бывает, общение заглохло. 

Мы никогда не были для нее главными. У нее были классы старше нас и младше нас. Более талантливые, более включенные. Ей очень не нравилась наша пассивность в общественных делах. Мы вообще ничего не хотели делать для школы! На единственной сохранившейся видеозаписи Эткиной в нашем классе она нас спрашивает, подготовили ли мы капустник на Последний звонок, а мы только стыдливо отводим глаза. Мы не в силах даже вслух сказать: «Нет, мы ничего не сделали, Евгения Валентиновна». Наверное, ей было скучно с нами. 

Я пересматриваю эту запись много лет. И каждый раз стыдно. Ее взгляд на этой пленке как упрек на всю жизнь. И если я потом и сделал что-то полезное для своей школы, то в этом, наверное, была и попытка оправдаться перед своим любимым учителем. 

Прошло много лет. Но и теперь, когда поздним летнем вечером моя жена, глядя в небо, просит: «Расскажи мне про звёзды», и я начинаю рассказывать про галактики и термоядерный синтез, гравитационное равновесие и взрывы сверхновых, про черные дыры и горизонт событий, и она недоумевает: «Да как ты все это помнишь?», я с гордостью отвечаю: «Знаешь, у меня был замечательный учитель физики – Евгения Валентиновна Эткина».

СЕРГЕЙ ПАВЛОВСКИЙ