«Пошлость – 
          это желание казаться лучше, 
                                       чем ты есть…» 

                                                                             / А. П. Чехов /

Рецензия Александры Бассель на постановку А. В. Кузнецова «Три сестры»

С детства западает в нас А. П. Чехов как писатель, умеющий виртуозно рассказать о двух чертах, присущих русской действительности и русскому характеру – о спокойной, размеренной, и в своей укорененности беспроглядной, неискоренимой тоске и о свойственной жизненному укладу, становящейся почти естественной и от этого все более и более тошнотворной пошлости. Чеховские герои гибнут от невозможности преодолеть ни первое, ни второе; чувствуя, как с каждой минутой, с каждым новым душевным порывом, с каждым своим шагом увязают глубже и глубже в жизнь, до краев полную пошлости и всесторонне окаймленную несложившимися судьбами.

На школьной сцене впервые играют «Трех сестер» полноценным полуторачасовым спектаклем. И, кажется, главное, что удалось воплотить актерам, что им удалось передать зрителям – чеховское ненавязчивое и в этой ненавязчивости яркое и заметное презрение к пошлости, к выпячиванию себя, к любованию тем, чему грош цена. Очень выпукло прозвучала реплика героя А. В. Кузнецова: «Третьего дня разговор в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер... Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость!». Смешон был Кулыгин - герой, не способный видеть себя со стороны, живущий созданным им самим для себя образом, в створках которого он умен, находчив, остроумен и до обожания любим своей давно остывшей к нему женой. Воплощением пошлости, новоприходящего варварского мира, наступающего на старый отживший отмирающий дворянский уклад, стала героиня Д. Досаевой, набирающая сценической мощи с каждой последующей сценой. Если в первом акте Наталья казалась нескладной невнятной застенчивой барышней, то к последнему она превратилась в огрубевшую, беззастенчиво вторгающуюся в чужую жизнь, выделяющуюся среди тихо увядающих неспособных противоречить ей трех сестер барыню-мещанку. 

Усталость от жизни, от невозможности что-либо изменить сквозила в образах, созданных М. Ероховец, Ю. Муллиной и А. Шанько. Ансамбль трех сестер был очень гармоничен: Маша, Ольга и Ирина, несчастные каждая по-своему, каждая по-своему мечтающая и по-своему разочарованная, вместе стали воплощением по-чеховски разбитой, нелепой, без причин на то не сложившейся судьбы: Ольга, полностью отдающаяся работе в женской гимназии и грезящая о спокойном размеренном замужестве; Маша, в жизни которой претворены мечты старшей сестры, что и делает ее несчастливой - разочаровавшаяся в казавшемся раньше умным, а теперь ставшим ограниченным и глуповатым муже; Ирина, с одной стороны, по-девичьи чуткая и трепетная, с другой же, неспособная полюбить. М. Ероховец, Ю. Муллина и А. Шанько сумели целостно воссоздать разрозненность, неприкаянность, бессилие в попытках услышать и понять друг друга, присущие чеховским героиням. Каждая из сестер любит других и любима другими, и при этом каждая томится от одиночества, от непонятости, от ощущения непреодолимой беспричинной замкнутости в своей скорлупке, в узком мирке своих чувств, своих переживай и своей усталости.

Типажно точным было попадание в образ Вершинина – стареющего красавца, блестящего в прошлом юноши, сейчас отчаявшегося обрести счастье, взвалившего на себя груз ответственности за двух дочерей и нелюбимую полусумасшедшую жену. Трогателен был барон Тузенбах, безответно влюбленный в собственную невесту. М. Кипнис сумел передать упрямую твердость и непреклонность Соленого. И. Чайковский отчетливо обыграл перемены, происходящие с Андреем: вместе со своим героем он прошел путь от восторженного, играющего на скрипке, грезящего о науке, влюбляющегося в неприметную трогательную девушку юноши до освоившегося на месте секретаря земской управы мужчины, опустившегося, помыкаемого грубой нелюбимой женой, поставившего крест на своей жизни, проигрывающегося в карты и залезающего в долги.

Появление на сцене учителей всегда завораживает и учеников, и выпускников. Необычно видеть режиссера на сцене среди актеров и наравне с ними. А. В. Кузнецов в эльдаррязановской почти эпизодической роли Чебутыкина ни на секунду не выходил из роли и этим собирал, организовывал все действие. Читая газету, слушая разговоры Тузенбаха и Соленого, раскладывая с Ириной пасьянс, Чебутыкин всегда оставался Чебутыкиным, и в нем не проскальзывал ни ведущий исторических программ на «Эхе Москвы», ни на все руки мастер, остроумный учитель истории, обществознания и английского, ни знаток Школы XXI века. 

С. Ф. Либерова создала самый трогательный в постановке образ, образ няньки Анфисы, вытесняемой из дома вместе с прежним устоявшимся укладом Натальей Прозоровой. Появление Софьи Филипповны на сцене напомнило постановку 2005 года М. А. Кукиной «Вишневый сад», в которой роль Фирса (занимающего в последней пьесе Чехова место, тождественное месту Анфисы в «Трех сестрах») исполнял Ю. В. Завельский. Эта рифма связала две постановки по Чехову, разделенные почти десятью годами, в единый метатекст.

Необычным для школьной сцены было музыкальное оформление спектакля. Звучащие вживую два инструмента, скрипка (С. Кокартис) и фортепиано (Е. Сенаторова) оттеняли ключевые сцены и были в тон чеховскому настроению. 

Чеховские герои несчастны не бедами, не неудачами, не неуемными страстями – не тем, что в их жизни происходило. Они несчастны оттого, что в их жизни не произошло что-то главное, основополагающее; не произошло беспричинно, неосознанно и неосмысленно (зритель так и не понимает, почему сестры не уехали в мечту-Москву, какое препятствие причиной, существует ли оно или нет его вовсе). Они несчастны потому, что мир вокруг пошл, и пошлость эта затягивает их, душит, не дает жить. Постановка А. В. Кузнецова сполна воплотила чеховскую пошлость жизни, сполна рассказала о том, как пошлость умеет маскироваться, становиться неприметной, привычной и губить судьбы.

Спасибо за спектакль! 

 

 


"Три сестры". Другие статьи и рецензии на спектакль

 

вернуться на главную страницу