НА СКАТЕ КРЫШИ
* * *
Меня – в лабиринт забредшую,
Самый путаный, мглистый –
Покажи иностранным туристам,
Как местную сумасшедшую.
Покажи – чудную квартиру,
Фотографии на шкафу,
Неконченую строфу –
Любопытствующему миру!
Напиши на двери: осторожно.
Руками трогать не стоит.
Attention! Caution, a poet!
Подыграю тебе – несложно:
Нежность и злость нараспашку.
В прихожей гостей топот.
Наверное, поздно штопать
Разорванную рубашку
Души? Закрывать двери?
Слабыми стали пальцы.
Гости уже слетаются
С цветами, вином, шерри.
Покажи им меня – послушно
Приму любое обличье,
Звериное, рыбье, птичье...
Но что же? Им стало скучно.
Тянет скорей на улицу.
Заглянут на час – уйдут:
«Жить невозможно тут»
Любить не с руки – любуются:
В узоры слова и числа
Сплелись. Но других ищите!
Из лабиринта – по нити
Верного здравого смысла.
* * *
Без музыки – оставлена
Я в гулкой тишине,
Семь нот твоей фамилии
Подарены не мне.
Но что мне до аккордов и
До неуютных строф? –
Когда замолкло главное:
Нет стрелок у часов.
Мы тишину почувствуем
Сквозь музыку и речь.
У Фаулза: the moment
Overcame the age.
Миг одолел века, и шум
Преодолела тишь.
Соль разговора – в паузах,
Ты ради них звонишь.
Вдруг: после всех симфоний
И всех оваций – до
Звучит восьмая нота,
Не фа, не соль, не до.
И тот несуществующий,
Не слышный людям звук
Хранят, как створки раковин,
Нежнейшие из рук.
* * *
Затянулась жизнью,
Как сигаретой.
Сбросить бы тяжесть
Привычки этой,
Самой вредной
И самой давней:
Легкие до черноты
Прожгла мне.
Трудно дышать –
Дымовые нити.
Окно? Проветрить.
В него же - выйти.
Я люблю тебя! - крик
Надо всей землею,
Жужжанье вокруг
Пчелиного роя.
И крик ответный -
Кажется, столь же
Громкий, но более
Хриплый, резкий:
Жить не хочу,
Не умею больше!
От Киото –
До Майнца
И до Ижевска.
* * *
Два одинаковых заряда – оттолкнутся.
Два ярких цвета вместе – не носи.
Глаза – слезами до краев, так блюдца
Купчихи чаем наполняли на Руси.
Зачем же плакать? – с самого начала
Хрупка надежда, как папье-маше,
О край ее разбей – и заскворчала
Яичница отчаянья в душе.
Плюется, вьется на горячем масле,
Но этот жар в улыбке – как в броне.
Один щелчок – вмиг все огни погасли,
Когда (без злобы!) предложили мне:
- Примерьте платье для моей родной в подарок,
У вас фигуры, кажется, похожи.
А чувства скройте в сводах темных арок,
Ведь сильный – с сильным рядом быть не может.
Но разве сильный проиграет в нарды
И шахматы, как в нашу я игру?
Как скрыть? – на шкуре пятна леопарды
Не могут спрятать – как любовь запру?
Любая клетка – злое униженье.
Двум хищникам ужиться в ней нельзя.
Знак равенства сменю на знак сложенья
И слабой пешкой заменю ферзя.
Огонь горит– на самой дальней, крайней
Границе, где ни чуждых, ни своих,
Где, слабая, всем вопреки и втайне,
Я,
как ребенка,
Вам вынашиваю
стих.
* * *
Ты летишь – над пеленой усмешек,
Над чащей скепсиса, над злыми облаками
Случайных слов, над лживыми лесами,
Где ведьмы дразнят филинов и леших,
Где мой цинизм беснуется, как Вий…
Летишь над вязкими туманами – все выше!
Но спустись, прошу. За мглою дышит
Твердая земля моей любви.
* * *
Считайте: женские, кокетливые трюки.
Прошу Вас не принять меня всерьез!
Но протяну сквозь километры трос,
Веревкой жесткой расцарапав руки.
И к Вам приду, как маленький циркач,
Едва держась на пляшущем канате,
Беспомощной – на наш словесный матч,
Все речи по пути уже растратив.
Не снисходите, не пытайтесь подыграть!
Что Ваша жалость, скользкая, как мыло?
И пусть лететь на равных – не под силу,
Быть тихою, ведомой – не под стать.
Как гусениц высматривает грач,
Я буду Вас искать в толпе вокзальной.
Но пропущу, увы, я главный мяч
И упаду на площади центральной.
Меня подхватят сотни крепких рук
Здоровых бюргеров, которые в пивной
За кружкой Heineken смеются надо мной,
Неловкость вспомнив, дерзость и испуг.
На теле ссадины – как пурпурные маки.
Мое паденье – Ваше торжество.
Как хорошо нам может быть – со всяким!
Но боли мы хотим – от одного.
* * *
Мы с тобой сидим на скате крыши.
Город в плед заката – синий с красным –
Кутается, засыпает. Мы же
Пьем вино и говорим о разном.
Говорим несдержанно и резко,
Выжимая соки юношеской дури.
Как голуби клюют с ладони детской,
Ты из рук моих привычно куришь.
От того ли мы так жадны друг до друга,
Что лишь восемь этажей до бездны?
Шаг неверный – вылетишь из круга
Жизни легкой, жизни бесполезной.
От того ли так ненасытимо,
Плотоядно мы целуем, будто
Не уверены ни в чем, помимо
Этой ускользающей минуты.
Хочешь – самым жгучим сортом перца,
Тмином ревности, тимьяном боли
И так не пресное, приправлю сердце,
Во взгляд – морской добавлю соли?
Только забери – как можно выше!
Посапывая сыто, дремлет город.
А мы с тобой живем на скате крыши,
Шиллер шепчет нам: любовь и голод…
* * *
Ваш поцелуй похож на жареный кешью,
Ваш разговор на вкус – как терпкая настойка,
Я Вам стихи сегодня вечером сошью,
Мое искусство – вышивка и кройка.
Любить Вас – как любить дубовый шкаф.
Я, Вы и равнодушье – трое.
Всю ночь в подарок вышиваю шарф,
А утром слышу детское: не стоит.
Бросаюсь к Вам – охотником к ружью,
Отчаянно навязчива, как сводня.
Таджик, который продал мне кешью,
Не знал, зачем орехи мне сегодня.
Я Вам прощу и сложность Джеймса Джойса,
И близорукий взгляд сквозь стекла – злой.
Прощу сухие крошки беспокойства,
Душевной скатерти неряшливый покрой,
И сигареты Ваши крепкие прощу,
Ваш поцелуй от них – как жареный кешью!
Бахмина
Все было ясно – нас не удивишь.
Ирония – как панцирь, скорлупа.
Надежда шебуршится, словно мышь,
Все ищет – вдруг рассыпана крупа?
Вдруг завалялись по углам сухие корки?
Теперь так нужен этот скудный сор…
От голода у горла привкус горький.
Но вымел все, расчистил – приговор.
Семь лет. Пружина сжалась в мышеловке.
Беспомощно притихшие зануды,
Ведь знали мы, что злей хромой золовки –
Нашей страны жестокие причуды.
* * *
Меня, и грешную, и праздную,
Лишь ты одна не упрекнешь.
А.А.А.
Позволь, уткнувшись в теплые колени,
Всю выплакать горячечную злость.
И скомканную ткань моих сомнений
Расправь, как скатерть, и на стол набрось.
На этот стол поставим лед и Baileys
И не забудем черный шоколад.
Мы в юбки пышные, как к празднику, оделись!
Поговорим – взахлеб и невпопад.
Пока есть ты – не буду гостьей, лишней,
Растерянным цыганским плясуном.
Твои глаза чернее пьяной вишни,
Ты от растерянности лечишь - пирогом.
Прости мне непростительную злобу.
Мне – нечего прощать. День от дня
Спешу по слякоти, по лужам, по сугробам-
К моей подруге, терпящей меня.
Л.Ю.Б.
Твой портрет на мосту в Париже
Рисовали художники улицы,
Образ твой несказанно-рыжий
Чтоб увидеть, надо зажмуриться.
Ты узнала, неугомонная,
Высочайший уровень грусти.
Как река, не спросила, сонная:
Какое же выбрать устье?
Все устья разом и все дороги,
Все мужчины и все стихи!
Пожирай мир Божий за обе щеки,
Не очищая от шелухи!
Будь нежней, чем цыганка-разбойница,
И грубей, чем собачий лай…
А в старости косы, как школьница,
Задорные заплетай!
* * *
Не хороните меня, не хороните.
Обрядов, вуалей, траура не приемлю.
Куда угодно, читатель, любовник, зритель,
Только не в эту сухую черную землю,
Не к плитам, одинаковым, как бараны!
Это не прихоть, не злой каприз,
Но я и после смерти не стану,
Никогда не стану одной из.
* * *
Растворились Вы пенной мутью,
Болью на теле выпоротом…
Я вдыхаю Вас полной грудью
В полях под Звенигородом.
2006 год
Марина Запунная, XXX
